Божьи воины [Башня шутов. Божьи воины. Свет вечный]
Шрифт:
Время шло, живот Катажины быстро и роскошно увеличивался, а непосредственный творец этого чуда природы по-прежнему оставался неизвестным. Ян Биберштайн бесился, вся Силезия занималась сплетнями. Но сто гривен – сумма немалая. Нашелся кто-то, кто пролил на проблему свет. Участник нападения и похищения, некий Ноткер Вейрах. Он был не настолько глуп, чтобы поверить в сказочку об иммунитете, дело предпочитал уладить на расстоянии. Через своих родственников, Больцев из Зайскенберга, перед которыми в присутствии священника дал показания и крестом поклялся. И вылезло шило из мешка. То есть вылез ты, дорогой мой эфеб.
К уважаемой дочери уважаемого господина Яна, поклялся Вейрах, похитители
– И в этом он поклялся на кресте? Воистину терпение небес беспредельно.
– И без креста, – фыркнула она, – в сообщение Вейраха поверили бы. Ведь репутация Рейнмара де Беляу была в Силезии известна. Ему случалось пользоваться чарами для того, чтобы принуждать женщин. Достаточно вспомнить аферу с Аделью фон Стерча… Я вижу, ты слегка побледнел. От страха?
– Нет. Не от страха.
– Так я и думала. Возвращаясь к теме: показания раубриттера никто не подвергал сомнению, в них никто не усомнился. Никого ничто не заставило задуматься. Кроме меня.
– Ага?
– Вейрах поклялся, что похитили только одну девушку: а именно Биберштайновну. Только ее. Вторая девушка осталась около сундука, ей приказали передать требование выкупа. Ты можешь что-нибудь добавить?
– Нет.
– И ничто тебя в этой истории не удивляет?
– Ничто.
– Даже то, что погоня не нашла второй девушки, Ютты де Апольда? Что наутро обе девушки вернулись в Столец? Обе вместе, хотя, если верить Вейраху, одну на протяжении суток похищали дважды, а вторую – ни разу? Даже это тебя не удивляет?
– Даже это.
– Такой сопротивляемостью ты обладать не можешь. – Она неожиданно скривила губы, в голубых глазах засветилась злость. – А значит, ты издеваешься надо мной.
– Ты обижаешь меня, госпожа. Или, что гораздо вероятнее, играешь со мной.
– Как было дело с девушками, ты сам знаешь лучше, из первых рук. Ты был там, не отрицай, принимал участие в нападении. Показания Вейраха делают из тебя отца ребенка Катажины Биберштайн, да ты и сам этого не отрицаешь, только пытаешься утверждать, будто сошлись вы по обоюдному согласию. Что кажется странным, прямо-таки невероятным. Однако исключить это нельзя… Ты, парень, бледнеешь и краснеешь попеременно. Это заставляет задуматься.
– Конечно, – взорвался он. – Должно заставлять. Я с ходу был признан виновным. Я – насильник, что доказывает свидетельство столь достойного доверия человека, как Ноткер Вейрах, разбойник и бандит. И меня, человека изнасиловавшего его дочь, Биберштайн прикажет казнить. Не дав мне, конечно, возможности защититься. И кому какое дело до того, что, когда меня потащат на казнь, я буду бледнеть и краснеть попеременно? Орать, что я невиновен? Так ведь каждый насильник орет. Только кто поверит?
– Ты так искренне возмущаешься, что я почти верю.
– Почти?
– Почти.
Она подогнала кобылу, проехала вперед. Подождала его. Посматривая с улыбкой, разгадать которую он не мог.
– Перед нами Фаульбрюк, – указала она на торчащую
662
пользуйся случаем (лат.)
663
От нем. «hops» – отправиться погулять, выпить, позабавиться (старопольск.).
В решительных движениях Зеленой Дамы, в том, как она держала голову, гордо и одновременно естественно, а особенно в том, как пила, изящно и свободно опустошая кубок за кубком, во всем этом действительно было что-то, заставлявшее вспоминать о Завише из Курозвенк. Касательно родственных связей Зеленая Дама могла, у Рейневана возникли некоторые сомнения, обычнейшим образом фантазировать. Топор в гербе можно было увидеть по меньшей мере у пятисот польских семейств, и все, они, как обычно в Польше, ухитрялись доказывать самые различные родственные отношения. Родство с краковским епископом было ничто по сравнению с утверждениями некоторых родов о кровных связях с королем Артуром, царем Соломоном и царем Приамом. Однако, глядя на Зеленую Даму, Рейневан не мог отделаться от ассоциаций с личностью Завиши, легендарного епископа-гуляки. Вслед за этой шли другие ассоциации. Ведь епископ скончался вследствие греховных страстей – его избил отец, дочь которого тот пытался изнасиловать. А душу развратника черти отнесли напрямик в пекло, крича, как слышали многие, дикими голосами: «Едем на опс!»
– Твое здоровье, Рейнмар.
– Твое здоровье, госпожа.
Она переоделась к ужину. Беличий колпак заменила круглым рондельком с каймой и муслиновой liripip’ой. Открытые теперь темно-русые волосы на затылке охватывала золотая сеточка. На довольно смело оголенной шее поблескивал скромная ниточка жемчужин. У накинутой на зеленое платье белой cotehardie по бокам были большие вырезы, позволяющие любоваться талией и ласкающей глаз округлостью бедер. Такие вырезы, невероятно модные, люди, недоброжелательно относящиеся к моде, называли les fen^etres d’enfer, дорогой в ад, поскольку утверждалось, что они чертовски искусительны. Ну что ж, что-то в этом было.
Либенталь и компания заняли лавку в углу за камином и упивались там в угрюмом молчании.
Корчмарь метался как угорелый, девушки бегали с тарелками словно сумасшедшие, помогали также слуги Зеленой Дамы, в результате никому не приходилось дожидаться еды и напитков. Еда была простая, но вкусная, вино сносное, а для корчмы такого класса даже удивительно хорошее.
Какое-то время молчали, ограничиваясь достаточно напряженным вниманием и взглядами, всю же активность посвящая дрожжевой похлебке с желтками, местной форели из Пилавы, кабаньей колбасе, зайцу в сметане и пирогам.