Божьи воины [Башня шутов. Божьи воины. Свет вечный]
Шрифт:
Однако больше и живее, чем табориты Прокопа, горожан занимали надвигающиеся с юга сироты. Дошедшие только что сообщения о сиротах вызвали в городе крупный переполох, поскольку из них следовало, что вся страна к югу от Клодзка полыхает огнем и разливается кровью, а гуситы неудержимо прут на север. Пала, рассказывали дрожащими голосами беженцы и очевидцы, считавшаяся неприступной крепость Гомоле, охраняющая Левинский перевал. Взяты и обращены в развалины две другие крепости, долженствовавшие сдерживать нашествие, – Щерба и Карпень. Пущены по ветру Левин, Мендзылесье, Шнелленштайн, Лёндек и многие села. Кто не убежал, тот пошел под нож, рассказывали бледные от ужаса беженцы и очевидцы, а жители Клодзка были в волоске от всеохватывающей паники.
Бисклаврет потер
– Necessitas in loco, spes in virtute, salus in victoria! – кричал Пута. – Клянусь здесь, пред вами, нашей Клодзкской Девой Марией и Святым Крестом, что не отступлю ни на шаг, защищу город либо полягу на его развалинах.
– Никого из вас, – без всякой напыщенности добавил приор Фогсдорф, – даже самого прераспоследнего слуги, не оставлю я без защиты. Никого. Клянусь этим Святым Крестом.
– Не повезло, – равнодушно отметил Бисклаврет. – Хуже мы попасть не могли. Чертов Пута sans peur et sans reproche [710] , в компании с встречающимся реже единорога мужественным и добропорядочным попом. Непруха!
– Непруха, – спокойно согласился Шарлей. – Нет, видать, нам счастья. Подведем итоги. Раскрыть какие-нибудь ворота не удастся. Вызвать панику среди защитников будет трудновато. Что остается?
– Убийство, – скривил рот француз. – Покушение. Террористический акт. Можно попытаться изъять Путу и приора. Положимся в этом на Рейневана, вчера вечером он в Желязне проявил талант…
710
бесстрашный и безупречный (фр.).
– Довольно, – обрезал его Рейневан. – Больше об этом не хочу и слышать. Жду серьезных предложений. Что у нас остается?
– Поджог, – подал плечами Бисклаврет. – Разжигание пожара, вернее, пожаров. В нескольких местах одновременно. Но это тоже отпадает. Я за такое дело не возьмусь.
– Это почему ж?
– Рейневан, – голос француза был холоден, а взгляд еще холоднее, – можешь изображать из себя идейного борца, если хочешь, если думаешь, что это тебе к лицу. Можешь, если есть желание, бороться за Виклифа, Гуса, Бога, причастие sub utraque specie, благо народа и общественную справедливость. Но я – профессионал. Я хочу исполнить работу и остаться живым. Что, не дошло? Диверсионные пожары, чтобы они были эффективны, необходимо разжечь в самый момент штурма. Понимаешь?
– Я понимаю, – заявил Шарлей. – В самый момент штурма, когда уже нет возможности убежать. Те, что с нашей помощью захватят город, с энтузиазмом прирежут нас во время вошедшей в обычай победной резни.
– Можно договориться о каком-то знаке…
– Повесить себе, как Раав в Иерихоне, веревку из красных нитей? Слишком ты проповедей наслушался, парень. Не приплетай литературы к серьезным делам. Я поддерживаю Бисклаврета и говорю: я тоже не пойду на такой риск. Я тоже, напоминаю, профессионал. У меня даже несколько профессий. И каждая мне дорога. Настолько, чтобы любить и ценить свою жизнь.
– Есть, пожалуй, способ, – сказал после долгого раздумья Рейневан, – поджечь город, не подвергая опасности ценных шкур господ профессионалов.
– И ты его знаешь?
– Знаю. Потому что я, господа, – не профессионал.
Могло бы показаться, что пражская аптека «Под архангелом», прибежище ученых и философов, уголок мысли и прогресса, – последнее место, где можно обучиться изготовлять магические зажигательные бомбы. И однако тот, кто так подумает, сильно ошибется. «Под архангелом» можно было постичь все вообразимые тайны и умения. И надо ж было случиться такому, что Рейневан лично участвовал в изготовлении зажигательной бомбы большой силы. Бомбы,
711
Огонь неугасимый (лат.).
Однако злость у магиков быстро иссякла, до желаемого покушения дело не дошло. Но Ignis Inextinguibilis все же изготовили. В соответствии с древними арабскими рецептами, вычитанными из изданных в Константинополе книг. При активном участии ассистирующего мероприятию Рейневана. Который теперь, больше чем через год, в Клодзке, точно знал, что ему нужно.
– Мне нужно, – уверенно и четко заявил он довольно критично поглядывающим на него компаньонам, – две кадки оливкового или другого масла, ведро или два дегтя, ведерко меда, четыре фунта селитры, два фунта серы, столько же гашеной извести. И две либры [712] сурьмяного порошка. Он бывает в аптеках.
712
два фунта.
– Это все?
– Я думаю, мы сделаем пять бомб. Поэтому потребуются пять глиняных кувшинов с узкими горлышками. Солома, чтобы их обернуть. И много смолы, чтобы все это залить…
– А морской змей? – спокойно спросил Бисклаврет. – Копье святого Маврикия? Стая попугаев? Обезьяны? Не понадобятся? Ты, Рейневан, не иначе как здорово головой ушибся. Город ждет осаду, хлеб уже ограничивают, купить соль – искусство, а ты посылаешь нас за серой и сурьмой.
– Еще мне нужно, – Рейневан не обратил внимания на это, – помещение, в котором я смог бы работать. Так что не тяни, берись за дело. Я уверен, что у Фогельзанга есть в Клодзке резидент. Возможно, не один.
– Ты видел, – обрезал Бисклаврет, – тех, что висели на воротах? Они как раз и были резидентами Фогельзанга. Да, ты совершенно прав, это не все, есть у нас еще один. Но связаться с ним сейчас значит наверняка сдать его на повешение. На пытках – выговариваются, Рейневан. И предают.
– Господа, – включился Шарлей. – Так нельзя, заранее говорить о провале, даже не предприняв хотя бы попытки. Давай список, Рейнмар. Обойдем город, посмотрим, что из этих ингредиентов можно будет добыть. Помещение тоже найдем. Есть деньги, есть время…
– Со временем дело скверно, – возразил Бисклаврет. – Сегодня двадцать второе марта, понедельник после Белого воскресенья. Сироты Краловца будут здесь в среду. Самое большее – в четверг.
– Успеем, – уверенно сказал Рейневан. – До субботы, господа.
Резидентом и временно неактивным агентом Фогельзанга в Елодзке оказался альтарист у Девы Марии по имени Йоханн Трутвайн. Увидев Бисклаврета, он чуть не упал в обморок. Однако, надо отдать ему должное, пришел в себя настолько, чтобы отвечать на вопросы. Зубы у него немного позвякивали, когда он рассказывал о судьбе других агентов, которых пытали вначале в подвалах ратуши, потом на рынке, на глазах зевак. Сам альтарист уцелел только потому, что несчастные ничего о нем не знали. Фогельзанг был достаточно умен, чтобы не держать все яйца в одной кошелке. Но то, что Йоганн Трутвайн набрался страха по уши, так это факт.