Божьи воины [Башня шутов. Божьи воины. Свет вечный]
Шрифт:
– Я знаю когда, – бесцеремонно прервал Стенолаз. – Я прибыл как раз в нужную пору. Посижу, послушаю, узнаю, что беспокоит общество.
Не прошло и трех пачежей, как перед решеткой бухнулся на колени первый клиент.
– …у брата Тита нет уважительности к начальству, никого он не почитает… Однажды, Господи прости, накричал на самого приора, что тот, мол, нетверёзым мессу служит, а ведь приор-то всего ничего тогда испил, ну что это за питье такое – кварта [225] на троих? А брат Тит без всякого уважения… Тогда приор повелел внимательнее к нему присматриваться… И потайно, прости Господи, евонную келью осмотреть… И оказалися тама книги и прочее всякое под кроватью спрятано. Трудно поверить «Trialogus» Виклифа… «De ecclesia» Гуса… Писания
225
старая мера емкости, равная одному литру.
– …утаил, что у него брат за границей, в Чехии. А было что утаивать, потому как брат его до девятнадцатого года был дьяконом у Святого Штефана в Праге, да и теперь тоже служит попом, но уже в Таборе, у Прокопа. Бороду носит, молебны в голом поле без альбы [226] и орнаты [227] читает и комунии под обоими видами совершает. Разве ж добрый католик, спрашиваю я себя, станет утаивать, что у него есть такой брат? Разве ж может, спрашиваю я себя, добрый католик вообще иметь такого брата?
226
белое облачение у католических священников.
227
риза, фелонь.
– …и кричал, что скорее плебан собственное ухо увидит, нежели от него десятину получит. И чтобы мор нашел на тех попов дьявольских и что гуситов на них надобно и чтобы те как можно шибчее из Чехов пришли. Так кричал, клянусь всеми реликвиями. И еще то скажу, что он, ворюга, козу мою украл. Говорит, мол, неправда, мол, это его коза, да только я-то свою козу узнаю, потому как, понимаете, у нее черное пятнышко на конце уха имеется.
– Я, ваша милость, на Магду жалуюсь… На подстрекательницу, значит. Потому как она потаскуха бесстыдная… Ночью, когда ее деверь на лежанке прихватит, так охает, стонет, ахает, кричит, будто кошка мяучит. Ладно б ночью, так где там, бывает и днем на огороде, когда думает, что никто не видит… Бросит мотыгу, наклонится, схватиться за плетень, а деверь, юбку ейную до спины задрав, как тот козел ее уделывает… Тьфу, срамотища… А у моего мужика, гляжу, глаза горят и только знай облизывается… Тогда я ей и говорю, мол, имей приличие, поцьпега, ты чего чужим мужьям головы кружишь? А она на это, мол, услади мужика как следовает, так он не станет на других поглядывать и ухо наставлять, когда другие «шерсть чешут». А еще сказала, что молчком заниматься любовью и не помыслит, потому как ей приятно, а когда приятно, то она стонет и кричит. А ежели поп в церкви сказал, что, мол, такое удовольствие грех, так, значит, он либо дурень, либо сбесился, потому что удовольствие грехом быть не может, потому как сам Господь Бог так все сотворил. А когда я все это соседке передала, она мне и говорит, что такие слова есть ересь и надыть нажаловаться на стерву, прости Господи. Ну, вот я и жалуюсь…
– …болтал, что в церкви, значит, на алтаре никак не может быть тело Христово, потому что хоть и был Иисус велик, как наш, к примеру, собор, то все равно тела бы его не хватило на все мессы. И уж давно, значит, попы его сами бы сожрали. Так брехал, этими самыми словами, чтоб я сдох, ежели лжу, помоги мне Бог и Крест святой. А когда его уже на костер поведут и спалят, то покорно прошу, чтобы те его два морга земли, что подле ручья, моими были… Ведь говорят, что заслуги, значит, будут зачтены.
– …Дзержка Збылютова из Шарады, вдова, коя после смерти супруга переменилась на де Вирсинг, конный завод после покойного приняла и лошадьми торгует. Это слыхано ль дело, чтобы баба промыслом и торгом занималась? Нам конкуренцию, значит, добрым католикам, творила. Почему у нее так хорошо все идет, а? Когда у других не идет? Потому что она чешским гуситам лошадей продает. Еретикам!
– …только что на сиенском соборе принято и королевскими эдиктами подтверждено, что с гуситской Чехией всякое общение запрещено и кто с гуситами торгует, должен быть телом и имуществом покаран. Даже этот
228
позором.
229
двадцать первого июля (лат.).
– …говорят, Урбан Горн. Знают его, возмутитель он и поджигатель, говорят, еретик и выкрест. Вальденс! Бегард! Мать его была бегинкой, ее спалили в Свиднице, а прежде она призналась на пытках в мерзких делишках. Звали ее Рот, Малгожата Рот. Этого Горна, то бишь Рота, я в Стшелине собственными глазами видел. На бунт подбивал, над папой измывался. За ним волочился какой-то Рейнмар де Беляу, дальний родственник каноника при Яне Крестителе. Один другого стоит, сплошь выкресты и еретики…
Уже смеркалось, когда последний клиент покинул церковь Святого Матфея. Стенолаз вышел из исповедальни, потянулся, передал бородатому крестовику со звездами исписанные листки.
– Приор Добенек еще не поправился?
– Не поправился, – ответил госпитальер. – Все еще немощью уложен. Так что практически инквизитором a Sede Apostolica является Гжегож Гейнч. Тоже доминиканец.
Госпитальер слегка скривил губы, как бы почувствовал в них что-то невкусное. Стенолаз это заметил. Госпитальер заметил, что Стенолаз это заметил.
– Молоденький он, этот Гейнч, – пояснил он, немного помедлив. – Формалист. На все требует доказательств, даже редко велит брать на пытки. То и дело подозрительного признает невинным и выпускает. Мягок чрезмерно.
– Я видел пепелища от костров у вала за Святым Войцехом.
– Всего-то два костра, – пожал плечами госпитальер. – За последние три недели. При брате Швенкефельде было бы двадцать. Правда, вот-вот будет сожжен третий. Его преподобие поймал колдуна. Вроде бы с потрохами продавшегося дьяволу. Его сейчас подвергают болезненному допросу.
– У доминиканцев?
– В ратуше.
– Гейнч там?
– В порядке исключения, – скверно усмехнулся крестовик, – там.
– А что за колдун?
– Захарис Фойгт, аптекарь.
– Говоришь, брат, в ратуше?
– В ней.
Гжегож Гейнч, в принципе обычный inquisitor a Sede Apostolica specialiter deputatus [230] во Вроцлавской епархии, действительно был человеком исключительно молодым. Стенолаз не дал бы ему больше тридцати, а значит, они были ровесниками. Когда Стенолаз спустился в подвал ратуши, инквизитор подкреплялся. Высоко подвернув рукава, он жадно выгребал прямо из горшка кашу со шкварками. При свете факелов и свечей сцена трапезы выглядела живописно и лирично. Ребристый свод, голые стены, дубовый стол, распятие, подсвечники, обросшие фестонами воска, пятно белой доминиканской рясы, цветная глазурь глиняных сосудов, юбка и передник прислуживающей девки – все это смотрелось как на миниатюре из служебника. Недоставало только виньеток.
230
специальный посол-инквизитор папского престола (лат.).
Однако благостное настроение портили и нарушали пронзительные вопли и крики боли, через правильные промежутки времени доносившиеся из еще глубже расположенного подземелья, вход в которое, словно врата ада, освещали красные мерцающие всполохи огня.
Стенолаз задержался у ступеней. Ждал. Инквизитор ел. Не спешил. Съел все, до самого дна, даже выскреб ложкой то, что пригорело. Лишь после этого поднял голову. Кустистые, грозно сросшиеся брови придавали его лицу серьезность, из-за чего он казался старше, чем был в действительности.