Божьи воины [Башня шутов. Божьи воины. Свет вечный]
Шрифт:
– А вы осмельтесь. Вам это ничем не грозит.
– Епископ спросил бы: чем упомянутые фон Беляу, Пфефферкорн, тот, не упомнил, Чамбор или Бамбор заслужили внимания Священного Официума?
– Епископу, – сразу же ответил Гейнче, – тут же сказали бы, что у Священного Официума в отношении упомянутых лиц имелись suspicio de haeresi [238] . Подозрения о прогуситских симпатиях. В подчинении еретическому влиянию. В контактах с чешскими отщепенцами.
238
подозрения в ереси (лат.).
– Надо
– Официуму не нравится, когда его выручают. Так ответил бы я епископу.
– А епископ заметил бы, что в таком случае Официум должен действовать четче и оперативнее.
Из подземелья снова вырвался крик – на этот раз гораздо более громкий, чудовищный, протяжный и продолжительный. Тонкие губы Стенолаза скривились в пародии на улыбку.
– Ого, – указал он движением головы. – Раскаленное железо. До того было обычное страппадо и тиски на пальцах ног и рук. Правда?
– Это закоренелый грешник, – равнодушно ответил Гейнче. – Haereticus pertinax. Впрочем, не будем уклоняться от темы, рыцарь. Соблаговолите передать его милости епископу Конраду, что Святая Инквизиция с возрастающим недовольством наблюдает за тем, как таинственно гибнут люди, на которых имеются доносы. Люди, подозреваемые в еретичестве, контактах и сговоре с еретиками. Эти люди погибают прежде, чем Инквизиция успевает их допросить. Похоже, что кто-то хочет замести следы. А тому, кто заметает следы еретичества, самому трудно будет защититься от обвинения в ереси.
– Я передам это епископу слово в слово, – насмешливо улыбнулся Стенолаз. – Однако вряд ли он испугается. Он не из пугливых. Как и все Пясты.
После только что прозвучавшего вопля казалось, что громче и ужаснее пытаемый крикнуть уже не сможет. Но так только казалось.
– Если и теперь он ни в чем не признается, – сказал Стенолаз, – то не признается уже никогда.
– Мне кажется, у вас есть опыт.
– Не практический, упаси Боже. – Стенолаз скверно ухмыльнулся. – Однако практиков почитывал. Бернарда Ги, Николая Эймериха. И ваших крупных силезских предшественников: Перегрина Опольского, Яна Швенкефельда. Последнего я особенно рекомендовал бы вашему преподобию.
– Правда?
– Не иначе. Брат Ян Швенкефельд утешался и ликовал всякий раз, когда чья-то таинственная рука приканчивала мерзавца-еретика либо еретического пособника. Брат Ян от души благодарил оную таинственную руку и читал пачеж за ее благополучие. Просто становилось одним паршивцем меньше, благодаря чему у самого брата Яна оставалось больше времени на других стервецов. Ибо брат Ян считал правильным и полезным держать грешников в постоянной тревоге. Дабы, как то предписывает Книга Второзакония, грешник днем и ночью дрожал от страха, не будучи уверенным в сохранении жизни. Чтобы утром думал: «От кого зависит, что я доживу до вечера?» А вечером: «Как знать, доживу ли до утра» [239] .
239
…утром ты скажешь: «о, если бы пришел вечер!», а вечером скажешь: «о, если бы наступило утро!». (Второзаконие, 29; 67.)
– Любопытные вещи вы говорите, господин рыцарь. Будьте уверены, я это обдумаю.
– Вы утверждаете, – сказал после недолгого молчания Стенолаз, – и эту точку зрения подтвердили уже многочисленные папы и доктора Церкви, что колдуны и еретики – одна гигантская секта, действующая отнюдь не хаотично, а в соответствии с огромным,
240
злодеяние, преступление, вред (лат.).
– Хотя бы потому, – спокойно ответил инквизитор, – что такую точку зрения не санкционировал ни один из пап и докторов Церкви. Потому, добавлю, что Богу нет нужды ни в каких тайных организациях, имея нас, Святой Официум. Потому, добавлю еще, что слишком много я встречал сумасшедших, полагающих себя оружием Божиим, действующих как посланцы Бога и от имени Провидения. Я видел уже очень многих, которые слышали Голоса.
– Можно только позавидовать. Вы видели многих. Кто бы мог подумать, глядя на ваше юное преподобие.
– Поэтому, – Гжегож Гейнч не обратил внимание на издевку, – когда наконец ко мне в руки попадет эта sagitta volans, этот самозваный демон и Божие оружие… То он кончит жизнь отнюдь не мученичеством, на которое наверняка рассчитывает, а тем, что будет заперт на три замка в Narrenturm’e. Ибо место шута, глупца и сумасшедшего – в Башне шутов.
На ступенях, ведущих в подземелье, из которого уже долгое время не долетали крики, зашаркали башмаки.
Вскоре в зал вошел тощий доминиканец, подошел к столу, поклонился, демонстрируя испещренную коричневыми пятнами лысину под узким венчиком тонзуры.
– Ну и как, – спросил совершенно равнодушно Гейнче, – брат Арнульф? Он признался наконец?
– Признался.
– Bene. А то я уже начал было скучать.
Монах поднял глаза. В них не было ни равнодушия, ни усталости. Было ясно, что процедура в подземелье ратуши его нисколько не утомила и не надоела. Совсем наоборот. Было очевидно, что он с величайшим удовольствием повторил бы все снова. Стенолаз улыбнулся братской душе. Доминиканец в ответ не улыбнулся.
– И что? – подогнал инквизитор.
– Показания записаны. Он сказал все. Начиная от вызова демона, теургии и конъюрации вплоть до тетраграммации и демонологии. Сообщил содержание и обряд подписания цирографа. Описал всех, кого видел на шабашах и черных мессах. Однако не выдал, хоть мы старались, мест укрытия магических книг и гримуаров. Мы заставили его назвать имена тех, для которых он изготовил амулеты, в том числе и амулеты убивающие. Признался также, что с дьявольской помощью, используя urim и thurim [241] , принудил повиноваться и соблазнил девушку…
241
Урим и турим (правильно «Thummim») – «Свет и совершенство» (евр.). Предметы на наперснике первосвященника, через которые давалось откровение воли Божьей. Были утеряны во время Вавилонского пленения. Местонахождение неизвестно. В магической традиции считаются предметами с малоизученными, но очень сильными свойствами.