Божиею милостию Мы, Николай Вторый...
Шрифт:
В обычное время Сазонов-царедворец никогда бы не пришёл на помощь никому, даже из самых высокопоставленных придворных, чтобы своей просьбой за кого-то не потерять даже частичку возможности попросить Государя за себя. Но теперь случай был совершенно исключительным: если он и генералы не сломают сейчас сопротивления Императора, который очень не хочет втягивания России в войну, то он и Извольский не оправдают доверия своих коллег и друзей в Англии и Франции, делающих всё, чтобы Россия схватилась с Германией и спасла Париж от германского кованого сапога.
Если сейчас он не уговорит Государя начать всеобщую мобилизацию, которая
С минуту поразмыслив, министр иностранных дел согласился внести свою лепту в скорейшее начало всеобщей мобилизации.
– Ваши превосходительства, – сообщил он свою точку зрения генералам, – такой важный вопрос надо докладывать Государю не по телефону, который Он недолюбливает, а только лично… Я попытаюсь получить у Него аудиенцию!..
Не спрашивая разрешения хозяина кабинета, Сазонов подошёл к письменному столу Янушкевича, на котором громоздился высокий телефонный аппарат с рожком и наушником, и закрутил ручку магнето. Приложив наушник к уху, он приказал в рожок офицеру, который сидел на коммутаторе Генерального штаба вместо телефонной барышни, соединить его с Александрией в Петергофе. К аппарату в Фермерском дворце подошёл дежурный флигель-адъютант и обещал тотчас позвать Его Величество.
В наушнике долго никого не было слышно, а затем раздался неуверенный голос Николая Александровича, явно не привыкшего говорить по телефону и спрашивавшего, кто с ним говорит.
Сазонов, поклонившись телефонному аппарату, словно самому царю, доложил, что это он, министр иностранных дел, и говорит из кабинета начальника Генерального штаба.
– Что вам угодно, Сергей Дмитриевич? – сухо спросил Государь.
– Убедительнейше прошу Вас, Ваше Величество, принять меня с чрезвычайным докладом сегодня, ещё до обеда… – ещё раз поклонился телефонному аппарату министр. Генералы не сочли его поклоны чем-то необычным, потому что сами стояли, поднявшись при словах «Ваше Величество» со своих кресел.
В наушнике, как его ни прижимал к уху Сазонов, долго не было слышно ни слова. Молчание тянулось много мучительных минут, и Сергей Дмитриевич стал даже думать, что царь бросил рожок микрофона.
Затем издалека донёсся тяжёлый вздох, и голос Государя недовольно вымолвил:
– Я приму вас в три часа…
Сазонов в третий раз поклонился аппарату и перекрестился.
– Ну что?! – хором спросили Сухомлинов и Янушкевич.
– Его Величество примет меня в три часа! – с гордостью утвердил министр иностранных дел, но затем словно спохватился и обеспокоено посмотрел на Янушкевича. Он вспомнил вчерашнюю историю с объявлением мобилизации, когда полковник Добророльский из Генерального штаба в пять часов вечера прибыл на Главный телеграф, чтобы разослать по округам приказ Государя, а Янушкевич в этот момент получил по телефону повеление царя мобилизацию отменить. Начальник Генерального штаба еле успел соединиться с управляющим телеграфами тоже по телефону и передать ему новый приказ Императора: телеграммы с предыдущим приказом не рассылать…
– А что, если я Его уговорю, но Государь через час снова передумает? –
– Чёрт бы побрал эти дурацкие говорящие шкатулки!.. Ведь если бы Государь вчера посылал мне своё новое повеление об отмене с курьером, то Добророльский на телеграфе успел бы передать приказ о мобилизации… Вот что, Сергей Дмитриевич! – В чёрных глазах Янушкевича блеснула хитринка. – Если Государь согласится и подпишет приказ о всеобщей мобилизации, то соблаговолите, пожалуйста, тотчас же передать мне это из Фермерского дворца по телефону. После этого я уеду совершать моцион на острова… мой телефон сломается… Одним словом, я жду только вашего сигнала о мобилизации!..
…Министр иностранных дел успел ещё переодеться – крахмальная рубашка и фрак от волненья и жары были так мокры, что хоть выжимай, – и ровно без пяти три входил в прохладный вестибюль Фермерского дворца. Министр Двора в этот момент спускался с лестницы. Прямой и стройный, несмотря на свой возраст, Фредерикс, заметив коллегу-министра, ринулся к нему и схватил ладонь Сазонова двумя руками для особо сердечного приветствия.
– Что нового, Сергей Дмитриевич? – озабоченно спросил он.
– В Германии – всеобщая мобилизация… У нас будет война!.. – коротко резюмировал Сазонов. Он знал, что граф Фредерикс принадлежал к так называемой «прогерманской партии», выступающей за дружбу монархов и империй Российской и Германской, против войны с Германией.
На глазах министра Двора показались старческие слёзы.
– От войны у нас будет революция!… – меланхолически высказал граф свою известную Сазонову точку зрения.
– Ваше сиятельство, – упрямо и зло откликнулся министр иностранных дел, очень боявшийся возможного влияния на Государя Фредерикса, которого царь и царица любили за его кристальную честность и порядочность, – революция у нас будет, если мы не вступим в эту войну!..
Тугодум Фредерикс не нашёл быстрого ответа оппоненту, а придворный скороход в шляпе с плюмажем и в средневековом одеянии, появившийся из комнаты дежурных камердинеров, проводил Сазонова на второй этаж, в кабинет Государя.
Окна этой комнаты выходили на юг, были растворены и прикрыты от солнца тёмно-зелёными шторами, колыхавшимися на сквозняке. Когда глаза министра привыкли к полумраку, царившему в кабинете, он заметил, как из-за одного из двух рабочих столов, стоявших по краям комнаты, вышел Николай Александрович.
Государь подошёл ближе, и Сазонов увидел, что Он плохо выглядит. Николай был явно расстроен. Под его глазами легли тёмные мешки, по щекам прошли морщины, а обычный лучезарный взгляд синих глаз потух. Даже малиновая рубаха лейб-атаманцев, в которую он был одет, не могла скрыть своим отсветом бледность его лица.
Николай пожал руку министру в знак приветствия и пригласил его сесть на кожаный глубокий диван. Но прежде чем устроиться в одном из таких же кресел, стоявших перед диваном, царь уважительно спросил:
– Сергей Дмитриевич, не станете ли вы возражать, если на нашей беседе будет присутствовать генерал Татищев?.. Вы его знаете, он состоит в свите Вильгельма как мой личный представитель… Он завтра едет в Берлин, и ему полезно послушать, о чём мы с вами будем говорить…
Сазонов, ещё не успев сесть, глубоко поклонился монарху и, не поднимая головы, печально произнёс: