Божия коровка

Шатов Эдуард

Э.: Смотря как и что напоминать. Н., конечно, старается избегать ситуаций и компаний, где много пьют. Чтобы не напоминало. Но это, как ты понимаешь, ее правильный выбор.

О.: Большинство алкоголиков не успевают дойти до зеркала и до объяснения с семьей. Они просто теряют семью и опускаются на дно.

Э.: Оля… Понимаешь… Это его проблемы. Лично. Его, а не его семьи, не его нерадивой секретарши и не плохой страны, где всегда и все идет не так.

О.: Чем механизм алкоголизма отличается от механизма наркомании? Я тебя не просто так спрашиваю, ты ведь именно с наркоманами работал в Париже.

Э.: Механизмы похожи, но эффект разный. Наркотики дают эйфорическое

состояние, которое очень трудно чем-то заместить и компенсировать.

О.: Это реклама наркотиков?

Э.: Это ужас наркотиков. Как говорят некоторые специалисты, физиологическую зависимость снять можно, ментальную тягу к нахождениям в иных беспредельных мирах — очень трудно.

О.: Хоть одна хорошая новость. Старинный российский грех все-таки лучше новомодной зависимости. А вывод у меня такой — рано или поздно алкоголику придется сказать: «Дорогой, мы уже насмотрелись на тебя в состоянии измененного сознания. Мы пытались прятать от тебя бутылку, уговаривать, стыдить и умолять. Мы утомились и решили пустить тебя в свободное плавание».

Э.: Наверное. Потому что часто бывает, что человек не пьет, потому что жены боится, а не потому, что понял свою беду.

О.: Ага, и как только жена уехала в гости к маме, он сразу в ларек. Словом, Эдуард, я поняла. Сам, сам и только сам.

Э.: Почти так. Сам, но при поддержке близких.

14. Закончим это разом

Иногда я слышу или читаю в прессе: «Он был обычным мальчиком, веселым и компанейским, он собирался летом в лагерь, ничто не предвещало». Ох, как глупо это звучит для того, кто знает, как это бывает.

Утром того дня, когда я решила умереть, я тоже была веселой и сама не могла предположить, что случится вечером. Я любила человека, который заполнил собой весь мир. Он был солнцем и дождем, деревом и листьями на нем, он был мелком и рукой девочки, которая рисует на асфальте, его рост и объем можно было легко измерить, но я бродила по нему часами и не достигала границ… Много лет, пока наконец он не обратил на меня внимание. Это был невероятный сладкий бред — нравиться ему. Поэтому утро того дня, когда я решила себя убить, было радостным. Мне предстояло сходить к телефону-автомату и договориться о свидании.

От дачи телефонного автомата было метров триста. Я набрала номер и сказала:

— Это я.

— Кто?

— Я, Оля.

— Оля, как дела?

— Хорошо. Мы увидимся?

— Ннуууу… Я подумал… Не стоит нам начинать. Это ни к чему.

Я была неопытная, я не знала, что это бесполезно, поэтому закричала:

— Нет! Нет! Не надо, пожалуйста! Не надо! Я все объясню! Не надо так со мной!

Он сказал:

— Мне неприятно это слышать. — И повесил трубку.

Я вышла из будки и отправилась в обратный путь, который занял несколько секунд. Я открыла дверь и села на диван. Проблема была не в том, что я не видела предметов вокруг, я не видела своей дальнейшей жизни. Впереди не было ничего. Вообще. Сбоку, сзади, сверху и снизу тоже. Исчезли солнце и дождь, дерево и листья на нем, мелок и девочка, запахи, звуки, счастье и будущее… Это оказалось разрывающе больно, и я поняла, что не готова терпеть эту боль. Я не хотела умереть, я хотела, чтобы мне не было больно. Я взяла пачку димедрола и запила ее литром водки. Вкуса водки я не чувствовала. Со времени телефонного разговора прошло минут семь. Еще через три минуты ко мне случайно заглянула соседка и подруга. Она увидела меня, пустую бутылку и успела спросить: «Что? Кто?». Я успела ответить именем своего

возлюбленного.

Надо отдать ей должное, сообразила она быстро. И следующие три часа вливала и выливала из меня воду. Не очень-то это было красиво, поверьте, но в середине ночи стало ясно, что операция удалась. Она уложила меня в постель и ушла к себе домой. Разразилась ужасная гроза. Я представляла себе, что я не я, а героиня какого-то драматического литературного произведения. И отрывок должен звучать так. «Она лежала в темноте, слушала раскаты грома и шум потоков воды. Она думала: „Ведь должен же быть какой-то выход?“. Но выхода не было».

…Как я снова училась жить — другая история.

Лет десять я вообще не могла говорить о своей попытке, потом все стерлось и рассказываю я об этом легко. И уверена, что больше никогда так не сделаю. Но хочу, чтобы читатель заметил, как скоро я приняла решение и как легко его осуществила.

Что это было?

Ольга: Вчера в школе моей дочери было родительское собрание, посвященное эпидемии подростковых самоубийств. Я не могу об этом не думать, но не понимаю, как это можно предотвратить. Я обращаю твое внимание, что между нормальной, веселой девушкой и девушкой, которая попыталась покончить с собой, лежит дистанция размером в семь-десять минут. Не успеешь…

Эдуард: И да, и нет. Со сложностями жизни можно разбираться по-разному. В провинции Квебек происходит четыре самоубийства в день.

О.: При том, что речь идет об одной из самых благополучных стран мира.

Э.: Да. Видишь ли, есть два подхода к человеческой жизни. Подход, который предполагает, что человек имеет недостатки, время от времени падает и поднимается, в его жизни бывают большие и маленькие сложности и не все в ней происходит так, как он хочет. А есть другой подход, согласно которому человек обязан свои слабости скрывать, подавлять и всегда быть супергероем. Любая ситуация для такого человека разрешима, потому что он кажется себе очень сильным. И вдруг перед ним встает неразрешимая проблема. Он не оправдал собственных надежд, и есть только два выхода — депрессия и самоубийство. Именно поэтому современные люди часто заканчивают жизнь самоубийством либо постоянно пьют антидепрессанты.

Человеку постоянно внушается, что если он вложит определенное количество усилий, все ему по плечу. Но ведь это не так.

Кстати, твоя история именно об этом. Ты возлагала на другого человека определенные ожидания и даже не писала себе иного сценария. Произошел крах надежд, потому что ты не представляла, что такое может быть.

О.: Нет-нет. У Бориса Пастернака есть эссе о самоубийстве. В нем он пишет, что мы не можем понять, что происходит внутри человека перед тем, как он убивает себя. Я теперь знаю. Дело не в крушении моих надежд, дело было в крушении моей жизни, которая заключалась в этом человеке. Я не хотела умереть, я уже умерла. Я просто хотела, чтобы мне не было больно.

Э.: Да, конечно. Мертвые не испытывают боли, но можно посмотреть на это с другой стороны. Способность испытывать боль, если хочешь, некое мерило глубины данного человеческого существа. Достоверное мерило.

О.: Допустим. Но я вернусь к своему первому вопросу. Как меня можно было поймать и отговорить в эти семь минут? Никак.

Э.: В эти семь минут человек должен ловить себя сам. Задуматься, насколько ценен дар жизни. Что отчаяние и безнадежность — это страсти. И нужно вступать с ними в духовную борьбу, а не в физическую борьбу со своим телом.