Божья кара
Шрифт:
Народ в студии заинтересованно заерзал.
– Ничего не дали поиски родственников молодого человека. Его родители, проживающие в селе Агаповка Челябинской области, уже больше года не имели известий о сыне, – продолжала между тем Женя. – И мы надеемся, что если кто-то из тех, кто смотрит сейчас нашу передачу, знает о месте нахождения Даниила Самоварова, он обязательно сообщит нам в студию по телефону… – И на экране появился номер.
– Скажите, Рудольф Борисович, а вам, как психотерапевту, работавшему с Аней, не кажется странным, что такой замкнутый и трудно сходящийся с людьми человек,
– Вы знаете, Евгения, – нахмурив ученый лоб, проговорил психиатр, – отношения с родными у Ани никогда не складывались, в последние годы они окончательно отдалились друг от друга, и вполне возможно, что, составляя завещание на молодого человека, Аня желала их наказать подобным образом за равнодушие, за отсутствие поддержки, но вполне возможно, что ею двигали и другие чувства, более глубокие.
– Значит, вы не можете точно объяснить поступок Лосевой? – проявила въедливость Женя.
– Думаю, что, как врач, я могу лишь высказать свое предположение, – мягко улыбнулся ей Виппер.
– Скажите, разве тот факт, что Лосева составила завещание, что, мне кажется, не вполне естественно для молодой женщины, не говорил о ее оформившемся намерении уйти из жизни? – продолжала Женя с особой дотошностью расспрашивать Виппера.
– Да, в некоторой степени это свидетельствует о внутреннем, возможно, подсознательном желании, – согласно кивнул доктор.
– Но насколько я понимаю, завещание было оформлено за две недели до гибели Лосевой, неужели вы не смогли повлиять на ее решение?
– Наша клиника платная, и лечение в ней сугубо добровольное. К сожалению, я не мог принудить Аню бывать у нас так часто, как то было бы желательное при ее состоянии, и тем не менее я делал все возможное, чтобы удержать ее от рокового шага, – с горькой скорбью произнес Рудольф Борисович.
– Что ж, благодарю вас, Рудольф Борисович, а сейчас у нас на связи моя коллега, которая, возможно, поможет мне восполнить пробелы в биографии Ани Лосевой, и особенно в том, что происходило в течение последних недель ее жизни. Внимание на экран, пожалуйста, – проговорила Женя, поворачиваясь к большому ожившему экрану.
Ради этого экрана пришлось арендовать дорогущую современную студию у другого канала.
На экране появилась картинка. Рыжеголовая Марина Чижова стояла на фоне серо-голубой стены. Женя нарочно взяла ее в передачу, чтобы хоть как-то компенсировать последствия своей болтливости, тем более что других шансов продвижения по карьерной лестнице у Марины не осталось, Трупп шарахался от нее как от бешеной лошади.
– Алло, Марина? Вы меня слышите? – громко, максимально четко произнесла Женя. И почувствовала себя круглой дурой.
– Добрый вечер, Женя, прекрасно вас слышу, – ответила сияющая от счастья Марина.
– Расскажите нам, где вы находитесь и что происходит рядом с вами, – попросила Женя, затаив дыхание.
– Наша съемочная группа находится в клинике
Пока Марина бодро рапортовала из клиники, Женя неотрывно краем глаза следила за Виппером. Тот при всей выдержке побледнел, а при слове «обыск» дернулся так, что Женя всерьез испугалась, как бы он не сбежал. Но Рудольф Борисович лишь закинул ногу на ногу и хмуро досмотрел сюжет, в котором здоровенные дядьки в бронежилетах и касках выносили из помещения коробки с документами.
– Итак, думаю, что сейчас все наши зрители и гости задаются вопросом, что же происходит? – отворачиваясь от погасшего экрана, бодро сказала Женя. – В том числе и Рудольф Борисович.
– Мне рассказывала про вас Аня Лосева, точнее, Алла Дмитриевна, наша с Аней начальница. То есть Ане она была начальницей, а мне она двоюродная тетка. Это она к вам Аню направляла, – путано объясняла историю своего появления в клинике Женя.
Она сидела в небольшом, обставленном на современный лад медицинском кабинете, больше напоминающем гостиную. Врач-психоаналитик, представившийся Рудольфом Борисовичем, сразу же расположил к себе новую пациентку спокойной, уверенной, глубоко доброжелательной манерой держаться. Был он солидно полноват, элегантно, неброско, но дорого одет, никаких халатов и намеков на доктора. Никакой медкарты, лишь планшет с листком для пометок, и конечно, спрятанный где-то на полках с книгами диктофон. Об этом Женю сразу же предупредила администратор на ресепшене. Запись бесед была обязательным условием лечения, но клиника гарантировала полную конфиденциальность. Женя, разумеется, согласилась.
Рудольф Борисович после любезного знакомства предложил Жене прилечь на кушетку, но она отчего-то смутилась. Впрочем, никто не настаивал. Она устроилась в глубоком изогнутом кресле, и беседа потекла.
Еще перед кабинетом Женя смогла оживить в себе страдания той роковой ночи, когда на мосту повстречалась с Ириной Коваленко. Боль от предательства Владика, собственную неустроенность и беспомощность перед жизнью, горечь несбывшихся мечтаний и неудач. Все это она начала самым естественным образом изливать на Рудольфа Борисовича, с удивлением отмечая, что глубоко в душе, там, где осталась спрятанная от психоаналитика часть ее истинного «Я», ничто не отозвалось ни болью, ни грустью, ни сожалением на давнишние муки души. Она уже полностью освободилась от этого постыдного гнета, совершенно самостоятельно и успешно.
Но, кажется, ее актерское мастерство, оттачиваемое жизнью, росло и крепло, потому как Рудольф Борисович наживку проглотил, и курс лечения начался. Помимо карьерных неудач и личных драм у Жени обнаружились большая отдельная квартира, доставшаяся от родителей, уехавших на ПМЖ в Штаты, кое-какое бабушкино наследство. Небольшое, всего несколько картин и набросков, зато подаренных именитыми авторами. Прапрадедушка Жени сам был художником и меценатом. К сожалению, все, что от него осталось, – это несколько полотен, которые бережно, с гордостью хранятся в семье.