Божья коровка
Шрифт:
– Да ушел домой, – ответил грузчик. – Я за ним схожу. Тут недалеко.
– Сделай!..
Когда он ушел, Валентина некоторое время размышляла. Ситуация, конечно, непростая. Девки взяли парня в оборот, охмурили сироту. Но, с другой стороны, он не возражает. Одному в квартире вправду скучно. Главное, чтоб не перешло с кем-нибудь из них в разврат.
«Нет, – решила Валентина, – чтобы Клавка уступила Аньке, ну, а та – наоборот? Ведь вторая сразу станет лишней, ну, а им понравились удобства. Да они б разодрались! Ведь оторвы обе еще те. Раз такого нету, Боря не соврал».
Валентина была женщиной порядочной, да еще партийной, потому и заблуждалась. Что такое «шведская семья» она не знала. А узнав бы возмутилась: чтоб такое в СССР? Никогда и ни за что!
Глава 7
К выпускным экзаменам в вечерней школе Борис подошел с заполненным более чем наполовину
57
ГорОНО – городской отдел народного образования в СССР.
Индивидуальная сдача предметов проблем Борису не доставила, за исключением белорусской литературы. Тут он откровенно плавал. Слава Богу, что язык сдавать не требовалось, поскольку он его не изучал, а вот литературу – непременно. Прочитать всех белорусских классиков в считанные дни было невозможно, да еще, не зная толком языка; и Борис, подумав, сделал ход конем. Заучил на память несколько стихотворений Коласа с Купалой [58] и при собеседовании продекламировал их преподавателю. Тот поморщился:
58
Якуб Колас и Янка Купала, классики белорусской литературы.
– Выговор у вас ужасный, ударение ставите неправильно. Словно иностранец.
– Так в России жил, – объяснил Борис. – В Минск недавно переехали. Белорусский я не изучал.
– Ну, и как вам мова [59] ? – подкузьмил преподаватель.
– Сочная, красивая, – отвечал Борис. – Мне особо нравятся стихи. Прямо в душу западают.
Преподаватель глянул с подозрением [60] , но Борис сделал честные глаза.
– Тройку так и быть поставлю, – вздохнул экзаменатор.
59
Мова – язык, в данном случае белорусский.
60
В 60-е годы белорусский язык пребывал в загоне. По желанию родителей школьники могли его не изучать, чем многие и воспользовались. Такова была политика властей. Позже спохватились и предмет ввели обратно, но для многих белорусов-школьников родной язык стал только разговорным, писать на нем они не научились.
– Дзякуй [61] , – поблагодарил Борис.
Тройки он схватил еще по биологии и астрономии. Николай-Борис и в прошлой жизни знал их плохо, память тут не помогла. Ну, а выучить предмет в считанные дни, да еще работая, нереально. Но Борис не огорчился – главное, не двойки. Вот по физкультуре и начальной военной подготовке получил «отлично». Сдал за пять минут. Не в вечерней школе – здесь такому не учили, в общеобразовательной по направлению. Сделал десять раз подъем переворотом (при его-то силе – ерунда), разобрал-собрал на время автомат Калашникова. Преподаватели пришли в восторг.
61
Дзякуй (бел.) – спасибо.
– Где так наловчился? – удивился военрук.
– Так отец был командиром роты, – вновь соврал Борис. – Даже пострелять давал.
– Молодец, – одобрил военрук. – Тоже будешь офицером?
– Если сдам экзамены в училище, – сообщил Борис.
– Что ж, старайся, – военрук поставил ему «пять».
Выпускные экзамены вопреки нагнетанию страхов, распускаемых учениками, проходили без проблем. Представители гороно не появились, и преподаватели были снисходительны. По всем устным экзаменам Борис получил «четверки», сочинение написал на «тройку», математику – на «хорошо». Неплохой вышел аттестат для приблудного ученика. Сдав экзамены, Борис пришел к директору и вручил ему бутылку коньяка, палку колбасы и индийский чай в жестяной банке.
– Спасибо, Алексей Сергеевич, – сказал, отдав гостинцы. – За то, что разрешили сдать экзамены.
– И тебе спасибо, – директор улыбнулся. –
– Нет, Алексей Сергеевич. Для ребят я чужой. Пусть празднуют в своем кругу.
– Как знаешь, – согласился директор. – Но аттестат вручу на общей церемонии. Пусть остальные видят. Хоть не учился с ними, но сдал экзамены не хуже.
Поученный аттестат Борис первым делом показал Алексеевне. Та поздравила и пообещала премию. Как оказалось, в торге поощряли стремление учиться. От Алексеевны Борис узнал, что в гастрономе большинство работников не имеют законченного среднего образования. Семь-восемь классов и торговое училище. Сама директор закончила техникум, в торговле это – о-го-го, немногие такой диплом имеют. [62]
– У нас лишь только Михаил, напарник твой, учился в институте, – сказала Алексеевна.
62
Высшее образование в то время в СССР еще не стало таким массовым, как позже, и ценилось очень высоко. На руководящих должностях низового уровня обычным делом было видеть специалиста со средним специальным образованием. Отец автора этой книги, имея за плечами заочный техникум, не один десяток лет проработал главным бухгалтером льнозавода, причем, его не хотели отпускать на пенсию – настолько был хорошим специалистом.
– И грузчиком работает?
– Ой, проболталась! – директор прикрыла рот рукой. – Молчи об этом, Боря!
– Могила! – пообещал Борис. – Но скажите, как случилось.
– Да сидел он, – сообщила Алексеевна. – При Сталине, по политической статье. Студентом был в конце 40-х и в компании с друзьями как-то распустил язык. Они там все советскую власть критиковали. Кто-то написал донос, их всех арестовали и судили. Отвесили по восемь лет, только до конца он их не отсидел – при Хрущеве отпустили. Реабилитировать таких начали не сразу. Поначалу даже запрещали приезжать в большие города. Михаил же до ареста жил с родителями в деревне Зеленый Луг – той, что за пустырем напротив гастронома, а в то время это был Минский район. Поселился у родителей, долго искал работу, но не брали – политический преступник. Вот грузчиком и стал, – Алексеевна вздохнула. – Как судимость сняли, восстанавливаться в институте сам не захотел. Женился, дети появились. Мне он говорил, что грузчиком ему нравится больше, чем учителем, хотя мог бы завершить образование. При Хрущеве таким несправедливо осужденным или их детям стали помогать, словно извиняясь за несправедливость. [63]
63
Реальный факт. Неизвестно был ли документ на этот счет, но автор слышал о таком от самих репрессированных или их детей.
– То-то дядя Миша говорит так грамотно, – произнес Борис. – Матом не ругается, и еще не пьет совсем.
– Мы с ним много лет работаем, – сказала Алексеевна. – Начинали в магазине на Кедышко, где я была замом у директора. Потом здесь открыли гастроном, и я его возглавила. Михаил попросил взять его к себе, и я, конечно, была только рада. И ему удобно – рядышком живет, и у меня есть надежный человек. Как и ты, Борис. Жаль, что проработаешь у нас немного.
И она вновь вздохнула…
1 июля Борис отпраздновал совершеннолетие. Ну, как отпраздновал? Перед началом рабочего дня Алексеевна собрала персонал, сообщила новость и пожелала грузчику здоровья и успехов. Продавцы похлопали и разошлись к прилавкам. Предложение подруг посетить по такому случаю ресторан, он отверг – зря только деньги тратить. Посидели за столом в квартире. Женщины выпили по сто граммов, сам Борис не пригубил, несмотря на уговоры – дескать ты теперь совершеннолетний. С алкоголем прежний Лосев расплевался навсегда. Вышло это так. В армии он пил как все, то есть много, ну, а свой уход на пенсию отметил от души. Гулеванил более недели, празднуя начало новой жизни. И однажды вдруг проснулся с бодуна, ощущая дикую тоску. Не болела голова, не давали знать себя и печень с поджелудочной – со здоровьем было хорошо. Ему просто не хотелось жить. Это было непонятно, потому пугало до поноса. Все у него сложилось хорошо: пенсию назначили приличную, а его девчонки любят мужа и отца. Находи себе занятие и радуйся. Но хотелось затянуть петлю на шее… Удержался чудом. И еще замучила бессонница – спать не мог совсем. Стоило закрыть глаза, как накатывала паника – Николай боялся задохнуться. Лосев рассказал о своем состоянии жене. Маша испугалась и отвела его к врачу-психотерапевту.