БП. Между прошлым и будущим. Книга 1
Шрифт:
А журнал благодаря «Попугаю» поднял тираж. Главным редактором был тогда Костя Щербаков — смелым редактором, но при этом повесть мою сократил процентов на 15, ведь там были такие, например, сюжеты: секретарь партбюро — дама, ее часто «пользуют» в ее же кабинете на столе под портретами вождей, а она держит героя на руках, качает его, здоровеннейшая русская тетка, и говорит: «Ой, Рубинчик, ухайдакал бабу! Да, нельзя засорять ряды евреями…» Великолепно! Для тех времен — особенно.
Потом инициативу перехватило очень хорошее издательство — «Книжная палата». Они издали «Попугая» 100-тысячным тиражом. Я выступал в городе Тольятти с фильмом «Колыбельная» —
А потом я пошел к разным издателям, воришкам и не воришкам: начался новый НЭП, деньги появились — и они мне платили. Платить там стали хорошо — кроме тех, конечно, кто пиратски печатал. А я, не зная, что произойдет, все деньги клал в советский Сбербанк.
— Выходит, ты все свои деньги вкладывал в советские банки — и поэтому богатым стать не успел?
— Я потерял 600 тысяч долларов в России…
— Но чтобы потерять 600 тысяч, сначала надо их иметь. Значит, ты прилично зарабатывал?
— Конечно. Например, я заключил контракт в Германии — те мне заплатили 90 тысяч марок авансом. Там мои книги рекомендовали школьникам старших классов для внешкольного чтения.
— Для удовлетворения комплекса германской вины перед еврейским народом?
— Да, именно поэтому! И особенно «Моню Цацкеса» — где впервые описано, как евреи бьют немцев. Только издатели просили меня слезно: там Моня Цацкес берет в плен штабс-капитана, а они: «Оставьте хотя бы фельдфебеля, слишком жирно все же для еврея — капитан!»
С 85-го по 86-й я жил в Польше. Но сначала, в 84-м, я приехал из Америки в Берлин. Достал денег и стал писать. Я очень люблю Берлин, очень люблю немцев. Я вообще очень люблю аккуратных людей. Я люблю вести переговоры с людьми, которые держат свое слово, а немецкие издатели поразительно точные люди. Притом, немцы не стесняются заплатить тебе хорошо, если книга хорошо пошла. Они, например, издали сборник, в котором участвовали 15 авторов: Гашек, Зощенко, Арт Бухвальд, Шолом-Алейхем, Чапек… И я среди них. На каждого был шарж и биография — один абзац. И каждому дали десять страниц текста. У меня взяли первую главу «Мони Цацкеса».
Я жил в Германии в тот год, когда представлены были все издательства на франкфуртской ярмарке. Д-р Фляйшнер выставил там 12 книг, в том числе мои.
В отеле «Хейцише Хофф» издатель представлял своих авторов прессе. Двенадцать отдельных столов, по шесть с каждой стороны, за столом сидит один писатель. А напротив каждого — журналист, их тоже 12: те задают вопросы, и ты отвечаешь. Потом вызывают по алфавиту с двух столов, установленных напротив друг друга, авторов, и мы должны выйти на середину между этими двумя рядами, поздороваться друг с другом и сказать своему визави какие-то симпатичные слова — неважно, знаешь ты его или не знаешь… Объявлют: Эфраим Севела! Я поднялся. Альберт Шпеер! Представляешь — в паре со мной оказался единственный вышедший из тюрьмы военный преступник, главный архитектор Гитлера.
И вот, мы стоим друг против друга — и вдруг весь зал понял, что произошло: в одной паре оказались нацистский преступник и еврей из Советского Союза, теперь американец. Он на полторы головы выше меня, рослый, сухощавый, очень умный мужик. Слушай, что он мне говорит: «Дорогой мистер Севела, я страшно рад пожать вашу талантливую руку». И
Я к нему не поехал. А он скончался через четыре месяца. Так что я упустил возможность написать удивительную книгу…
— С немцами у тебя сложились замечательные отношения. А как с израильскими евреями, ведь ты и там пожил в свое время?
— Меня в Израиле преследовали все время, мое имя просто не давало им покоя! Они набрасывались на меня, как кошка на пса.
— За что?
— Я думаю, что по пустякам. Во-первых, они во мне все время чувствовали чужого. Я — чужак. Я не истекаю слюнями, когда говорю о евреях. Я долблю их по черепу еще сильнее, чем не евреев, потому что понимаю: иначе погибнет нация. Иначе они совершенно распояшутся. Евреи без удара по заднице превращаются в то, что они есть в Израиле.
— В крепкий орешек? — не понял я.
— В какой орешек?! Содержащийся американскими евреями и правительством…
— Что ты имеешь в виду — левантизм, самовлюбленность израильтян?
— Левантизм плюс еврейская местечковая гонористость со рваной задницей. Да, я им дал повод один. До этого повода не было — все же патриот, участник войны, участник открытия эмиграции. Но язык мой — враг мой! Сидели как-то дома у меня гости в 72-м году, в Иерусалиме. Среди них был один американский профессор, с которым я на ломаном английском общался. И он меня спросил: вас знают как сатирика, и вы уже два года здесь, известно лично ваше участие в еврейских делах — в выезде из России. Можете ли вы охарактеризовать одной фразой, что такое Израиль? И я сказал что-то про Израиль… ради красного словца, ответил одной фразой: это страна вооруженных дантистов. Все! Присутствующие много смеялись, а потом разнесли мои слова по Израилю.
А юмора там в стране не понимают — Израиль ведь страна без юмора. И меня перестали принимать в домах… И ведь я ничего плохого не сделал! Наоборот: привез 400 миллионов долларов — прокатившись по Америке, собрал их. Мне же не заплатили за это даже зарплату. Сохнут, например: они и моей жене не заплатили ни копейки — она только что родила, второй ребенок, а ей квартиры не дали, вывели из очереди на квартиру. Почему? «А он, ваш муж, еще, возможно, не вернется из-за границы»…
— А что, собственно, обидного в этой шутке? В Америке, скажем, дантист — одна из самых почетных профессий.
— Мы с тобой нормальные люди. Мы понимаем, что, если мы шутим о самих себе — значит, мы крепки. А эта небрежно брошенная шутка, пущенная просто так, для внутреннего употребления, сразу пошла…
Сейчас меня в Израиле очень хорошо принимают — теперь это другая страна с огромным количеством «русских». Я каждый год приезжаю туда на месяц. И сажусь на набережной и принимаю парад поклонников. Они кидаются ко мне, чтобы вместе сфотографироваться. А тогда я в своем романе «Остановите самолет, я слезу» писал, что правители страны проваливают иммиграцию в Израиль. Я нащупал нерв: они ведь лучших людей нашей эмиграции сами спровоцировали уехать в Америку.