БП. Между прошлым и будущим. Книга 1
Шрифт:
Глава 4
Нью-Йорк, красный «Феррари» и другое…
— Валер, займи три сотни… Сможешь? Лечу в Нью-Йорк, обратно через десять дней, верну сразу же: получка через неделю, а собрался сейчас, условился там с людьми… — На другом конце провода напряженное молчание.
— Знаешь… у меня сейчас напряженка… Может, обойдешься?
— Может, и обойдусь. Ладно, привет.
Конечно, обошелся. И слетал, и с людьми встретился, познакомился с самим Седыхом, с его коллегами. Кто такой — Седых? Ну да, сейчас мало кто его помнит. А ведь это корифей русской эмиграции, всех её «волн» — послереволюционной,
Неутомимый потентант… Вот его газета отмечает семидесятилетие издателя. Кто-то в посвященных ему, вполне комплиментарных (как же иначе!), стихах так его назвал. Боже! Полемика вокруг этого «потентант» не стихнет еще много номеров: затюканный автор будет цитировать римских классиков, энциклопедии с пояснениями — мол, следует понимать, что юбиляр есть человек еще не полностью реализованных возможностей. Куда там! — повод засветить свое имя в газете случился замечательный, вот и засвечивают…
Седых вполне радушен, он почти сразу предлагает представлять его «Слово» на Западном побережье Штатов. Чем-то ты внушаешь ему доверие, может, оттого, что кто-то к твоему приезду успел показать ему «Панораму».
Естественно, и у тебя с собой припасен свежий номер. Вот и «представляешь» ты «Новое Русское Слово» в Калифорнии пару последующих лет. Как, спросите? — да так: оформляешь подписку, добываешь «свежих» авторов, сам туда что-то пописываешь. Но — и рекламу, чем обретаешь новый для себя опыт, очень пригодившийся вскоре же.
Впрочем, кредитор, у кого приходится всё же перехватить несколько сотен в дорогу, получает должок на другой день по твоем возвращении…
Повторить поездку в Нью-Йорк тебе случается лишь ещё тремя годами позже. Нет никакой возможности (а если честно — решимости) оставить хоть бы и на несколько дней газету. И только теперь, не скажешь в просторном, но всё же удобном кресле «Боинга» ты оказываешься обложен грудами непрочитанных рукописей…
5 часов, 3 тысячи миль, их как не было.
Попробуем что-то вспомнить из того, что стоило бы хранить в памяти и сегодня.
Первая ночь в Нью-Йорке, не в самом — за городом. Домашняя финская баня, притом, что жара на улице несусветная, короткое застолье. Несколько часов блаженного сна. На другой день — бытовое обустройство: жилье, машина, звонки приятелям и знакомым, а какие-то — и по службе.
В тот, 1985-й, год «Панораме» исполнилось пять лет. Выжили, надо же! Отметить это обстоятельство собрались друзья — и твои личные, и редакции: между теми и другими грани стирались быстро. Просторный лофт у Славы Цукермана заполнили человек сорок, может, больше. Жара была редкая — надрывались огромные вентиляторы в окнах — только проку от них было немного. Вся заготовленная выпивка осталась почти нетронутой — это притом, что собрались-то журналисты и писатели… Только за пивом пришлось посылать доброхотов неоднократно.
«Новое
Разное теперь, в этот приезд, говорили про Седыха: он субъективен… он не жалует другие газеты на русском языке (теперь его газета не одинока)… каких-то авторов он «зажимает»…
А ты снова вспоминаешь тот, первый визит в его газету.
Были тогда у тебя в портфеле кроме свежей «Панорамы» несколько экземпляров книжечки «Анекдоты из СССР», это ими начиналась твоя книгоиздательская деятельность в Штатах, не считая нескольких мелких, грошовых заказных работ. И был тогда у тебя билет на обратную дорогу в Лос-Анджелес, купленный на занятые деньги. И был загородный дом, где накормят и спать оставят. А больше ничего.
Вот и попросил ты кого-то из сидевших за одним из двух столов, что были ближе к двери в комнатку редактора, помочь встретиться с Седыхом. А тебе сказали: он занят. Он очень занят. И завтра тоже. И послезавтра. И вечерами. И ночами. Он домой забирает с собой чемоданы рукописей. И утром приносит их прочитанными. Правленными. Отвергнутыми. Потому что днем ему некогда. Всегда.
И тогда ты поймал Седыха в коридоре. И загородил проход. И сказал:
— Я — Половец. Альманах. Лос-Анджелес.
Кажется, он понял только «Лос-Анджелес». И предложил:
— Пойдем ко мне в кабинет.
Его «кабинет» помнится тебе крохотной комнаткой, заваленной грудами, горами машинописных листов, книг, среди которых каким-то чудом умещался письменный стол с пишущей машинкой и телефоном. Спустя минут десять от начала беседы Седых попросил секретаршу (это была местная поэтесса, её стихи появлялись в «своей» газете с завидным постоянством) — полчаса не прерывайте нас. Через два с лишним часа ты вышел от него. Эти два часа сохранили тебе многие месяцы. Потому что Седых говорил об издательствах в Америке то, что ты и сам познал бы, только много позже.
А еще вспомни, как настороженно, год спустя, уже в Лос-Анджелесе, рассматривал Седых новые выпуски окрепшей, настолько насколько это получалось, «Панорамы»…
И, завершая эту главку, заметим (не по злопамятности, а так — для справедливости), что друг твой Валера вскоре после твоего возвращения из Нью-Йорка купил свой первый дом: может, ему тех трех сотен как раз не хватило бы, одолжи он их тебе, и что бы тогда?..
Не будем держать на него зла, чего уж тут. Всё же, вечное спасибо ему: это он со своими «Жигулями» помогал тебе с заболевшим отцом добраться при необходимости из точки «А» в точку «Б», когда у твоего «Москвичонка» уже были другие хозяева. Вот отец его, следом за ним приехавший в эмиграцию и знавший, как в свое время еще там, в Москве, ты выручил его сына (да что выручил — от тюрьмы спас!), очень был на него сердит.