Брачный контракт кентавра

Донцова Дарья

Я невольно задержала взгляд на изящной кисти, кожа которой была покрыта цыпками, и помимо воли спросила:

– И какие у вас дальнейшие планы?

Таня переступила с ноги на ногу.

– Ну… на работу наймусь… Я много чего умею – штукатурить, плитку класть, даже с сантехникой справлюсь, унитаз там установлю, раковину повешу, стиралку подключу… Не пропаду! Пока в поезде ехала, народ говорил, что в Москве много домов возводится, так что где-нибудь устроюсь.

– У вас есть деньги? – поинтересовалась я.

– Вообще-то, если честно, в дороге я немного поиздержалась, – призналась Татьяна. – Поезд был не скорый, на каждой станции тормозил, поэтому

четверо суток до столицы тащился. Я думала, сэкономлю, билет на экспресс дороже, но получилось наоборот. Питаться-то надо! Уж когда в Москву прибыли, я сообразила: а как в Мопсино добраться? На электричке можно зайцем доехать, но в метро без оплаты не пустят… Огляделась по сторонам, увидела, что к ларьку машина с пивом прибыла, ну и предложила свою помощь по разгрузке. Мне пятьдесят рублей дали. Предлагали еще и бутылку, но я не пью. Хватило и на метро, и на билет до Мопсина, а вот на воду уже не осталось.

– Раздевайся и иди на кухню, – улыбнулась я. – Или хочешь сначала в душ?

– Вы чего, меня в гости зовете? – округлила глаза Таня. – Мне заплатить нечем!

– Мы комнаты не сдаем, – возразила я, – гостей даром пускаем.

Глава 2

После того как Таня вымылась и поела, она словно помолодела лет на десять. А когда я дала ей старое домашнее платье Юли, стало понятно, что вид дамы предпенсионного возраста ей в основном придавал неуклюжий наряд. Оставалось лишь удивляться, где Привалова раздобыла жуткое пальто, шапку и ужасную темно-синюю хламиду с нагрудным карманом, которая обнаружилась под верхней одеждой. В симпатичном платье, давно надоевшем жене Сережки, Татьяна превратилась почти в красавицу. Лицо осталось прежним, с ввалившимися щеками и курносым носом, зато фигура была выше всяческих похвал: стройная, с осиной талией.

Быстро поглощая бутерброды с колбасой, Таня рассказала свою историю.

Ее отец, Федор Сергеевич, работал в НИИ, мать, Ирина Павловна, в отличие от мужа, кандидата наук, была простой лаборанткой в поликлинике. Она постоянно болела и в конце концов скончалась. Вдовец горевал недолго – не прошло и трех месяцев, как он женился на своей коллеге с необычным именем Иветта.

Близким друзьям, несколько шокированным таким оборотом дела, Федор Сергеевич сказал:

– Таня школьница, один я ее не подниму, бросить работу и заняться воспитанием дочери не могу. А у Веты есть сын, Миша, он совсем маленький. Ясен расклад?

Иветта в одночасье ощутила себя хозяйкой большого дома, который ее муж получил в наследство от первой супруги, и начала переделывать жилище по собственному вкусу. Двадцатипятиметровую детскую Танечки перегородили стеной. В большей части, с окном, поселили Мишу, в меньшей, без дневного света, – Таню. Вета очень оберегала покой мужа, поэтому если дочь пыталась прорваться к отцу с тетрадками или дневником, мачеха твердо говорила:

– Не сейчас! Папа хочет отдохнуть.

Пока Таня училась в четвертом, пятом, шестом классах, она не задумывалась о своем положении, но, чуть повзрослев, вдруг задалась вполне естественными вопросами. Почему она спит на раскладушке в душной каморке, а Миша на удобной кровати в просторной комнате? Отчего ей давно не покупали новой одежды? Все платья стали девочке малы, юбки коротки до неприличия, а рукава едва закрывали локти. У отца нет времени на общение с родной дочерью, но с пасынком Мишей он часто ездит на рыбалку… Таню ругают за четверки, а брата хвалят за тройки… Справедливости ради следует отметить, что и при жизни Ирины Павловны

Федор Сергеевич мало интересовался дочерью. Приваловы не ходили совместно в театр, не принимали гостей и не обсуждали сообща возникшие проблемы. Мама и Танечка были сами по себе, папа предпочитал проводить вечера в одиночестве, в кабинете. Если дочь просовывала в комнату голову и пыталась затеять с отцом разговор, как правило, она слышала в ответ строгое замечание:

– Татьяна, не мешай мне работать.

Федор Сергеевич всегда произносил эту фразу, даже когда лежал на диване с газетой. Но у девочки была мама, которая хоть и не проявляла особой ласки, но решала ее проблемы. Когда Тане исполнилось семь лет, она тяжело заболела и почти два года не могла справиться с недугом. За парту она села в девять и оказалась самой старшей среди детей. Училась она посредственно, и Ирина Павловна только вздыхала, подписывая дневник, а отец ее оценками вообще не интересовался. С появлением мачехи Федор Сергеевич стал нападать на дочь, тогда Танечка, чтобы понравиться папе, совершила почти невозможное – начала получать хорошие отметки. Но он сердито откладывал ее дневник и недовольно бухтел:

– Ни одной пятерки! Стыд и срам!

Ну почему отец не замечал стараний дочери? Отчего требовал невыполнимого – пятерки по алгебре? Танюшка ведь еле-еле освоила таблицу умножения!

Так девочка и мучилась. А несколько повзрослев, пришла к отцу и вывалила свои претензии.

Федор Сергеевич обомлел, потом попытался вразумить Таню.

– Как тебе не стыдно! Миша сирота, у него нет отца, он пришел в чужой дом, ему надо создать лучшие условия.

– Но я тоже сирота, – возразила Таня, – и в нашем коттедже много места. Вета занимает половину второго этажа, у нее в распоряжении спальня, кабинет и гостиная. Если она так любит сына, могла бы выделить ему одну из своих комнат. Зачем было мою детскую перегораживать?

– Не думал, что ты такая эгоистка! – возмутился отец. – Теперь об одежде и рыбалке. Мы не так уж много с Ветой зарабатываем и содержим двоих детей. Прорва денег на шмотки уходит! И неужели тебе интересно ловить рыбу? Это мужское хобби.

– Но Вета себе каждый месяц то юбку, то блузку шьет, – стояла на своем Таня, – а я два года в одном платье хожу!

Федор Сергеевич стукнул кулаком по столу.

– Хватит! В доме есть швейная машинка, научись ею пользоваться и строчи себе, как Иветта.

Таня заплакала и убежала. Но, видно, Федор Сергеевич все же переговорил с женой, потому что в доме начались удивительные метаморфозы. Стену в детской сломали, Мишу переселили на второй этаж, Вета сшила Тане штук пять обновок и коротко сказала:

– Носи.

– Это мне? – удивилась девочка, разглядывая вещи.

– Нет, соседской козе, – съязвила мачеха. – Опять не нравится?

– Они очень открытые, – прошептала Таня, – на лямках, и юбка торчком.

– Федя, – закричала Вета, – не знаю, чего ей надо! То жаловалась, что в старье ходит, то новое надевать не желает.

– Пусть ходит в прежнем, – прогремел из кабинета голос ученого. – Мы пошли у капризницы на поводу, а зря! Все ты, Вета, твердила: «Девочка в тяжелом душевном состоянии…» Ну что? Получила «спасибо» за свою жалость?

С той поры жизнь Тани превратилась в ад. Нет, мачеха ее не обижала. Но на ужин Иветта готовила ненавистную девочке пшенную кашу с тыквой или пекла нелюбимые оладьи. Миша за обе щеки уплетал и то, и другое, радуя мать просьбами о добавке, а Татьяна сидела над нетронутой едой. Вета с хорошо разыгранной тревогой спрашивала: