Брачный сезон или Эксперименты с женой
Шрифт:
– Зачем же солярий летом? – спрашивал я, с тоской поглядывая в окно, за которым сияло солнце.
Маша что-то бубнила про пресловутый ультрафиолет, всякий раз добавляя:
– Нашел время болеть…
В июле из лагеря вернулся хулиган Еписеев, и меня перетащили из его комнаты на кухонный диван. На котором когда-то ночевала девушка Елена из Орехова-Зуева. Хулиган за минувший месяц в равной степени набрался сил и наглости. Однажды я попросил дать мне воды.
– Сам налей, – отрезал он.
И это при том, что теперь в прихожей вместо черного урода
Воды я, конечно, налил себе сам – до крана я добраться мог, хотя и с трудом, – но решил, что, как только смогу полноценно передвигаться, покончу с этим безобразием раз и навсегда. И с какой стати в свою холостяцкую бытность я полагал, что жена позаботится обо мне в трудную минуту? Вот вам, пожалуйста, трудная минута настала, а воды поднести некому!
Мадам Еписеева тоже с нетерпением ждала, когда я смогу подняться.
– Как ты себя чувствуешь? – елейным голоском спрашивала она, ощущая дыхание осени и начало нового учебного (а для нее – финансового) года.
– Плохо!
– Ты выздоравливай, Сенечка, выздоравливай! – ободряла она. – Скоро первое сентября.
Меня почти никто не навещал. Тимирязьев боялся, Рыбкину было некогда. Только Хренов, который успел отдохнуть где-то за границей, изредка заглядывал. С некоторым удивлением я узнал, что он сдружился с Катькой и даже иногда бывает у нее. Это мне страшно не нравилось, но я молчал и покрепче сжимал зубы.
– Вы уж, Игорь Вадимович, не волнуйтесь насчет работы, – лебезила перед Хреновым Маша. – Мы Арсения обязательно поднимем. Хоть на коляске к вам, а приедет!
Игорь удивлялся: зачем, мол, на коляске?
– Ну как же, – тут же находилась моя жена, – и вам выгодно! С инвалидами налогов меньше платить…
Несколько раз звонила мне и Кэт. Но все в неудачное время. Каким-то подпольным чувством Мария угадывала, что я разговариваю с женщиной, и бесцеремонно выключала телефон из розетки. Дал бы по морде, если б смог! Несмотря на то, что моя жена – женщина! Однако я терпел.
Иногда, накопив смелости и злости, я звонил Катьке ночью. Но не ныл – просто общался. Эх, если бы пообщаться с ней с глазу на глаз. А еще этот Хренов на мою голову! Впрочем, мадам Колосовой я своих подозрений не высказывал, хотя и ревновал безбожно. А она только подсмеивалась:
– Ну как твой хвост?
Однако за этими шутками я смутно чувствовал Катькину тревогу и отвечал:
– Хвост, наверное, отвалится. Если смогу без него прожить, то приползу обязательно.
– Эх ты, ящерица!
И вот наконец долгожданный день настал. Августовские нежаркие лучи упали на подоконник, уставленный банками, и я неуверенно встал на ноги. Эта весть тут же облетела всю квартиру. Мария бросилась мне на шею, покрывая мое лицо неискренними поцелуями.
– Сенечка, какой же ты молодец! Надо Игорю позвонить!
Было противно. Я вышел на улицу и присел на лавочку у подъезда. Старух, несмотря на теплый воскресный день, не было.
А может, бросить все к чертовой матери?!
Чтобы утвердиться в крамольной мысли, я проковылял
Вместо этого я устремился вверх по лестнице.
Мария куда-то собиралась. Она уже была накрашена. На ее шее развевался зеленый газовый шарфик. Меня охватила смутная грусть. Я подошел и прикоснулся губами к ее щеке:
– Я ухожу…
– Куда это? – резко бросила она. – Смотри, доходишься – опять сляжешь, а в сентябре…
– …на работу, – закончил я. – Только я насовсем ухожу.
И тут до нее дошло.
– Ой, Сеня… – она всплеснула руками.
Не слушая, я прошел в комнату и снял со шкафа чемодан.
– Лучше бы шла в свой солярий.
Мадам Еписеева запричитала. Я быстро собрал свой нехитрый скарб. Сверху, подумав, положил коробочку с Ленькиной маркой, подаренной на свадьбу. Кажется, тот самый момент уже наступил.
– Это куда?.. – поперхнулась Мария. – Куда марку-то?
Я не ответил. Она схватилась за болванистого «Оскара», стоящего на полке, и попыталась прикрыть телом хрустальную вазу. Звякнули застежки чемодана. Я посмотрел в глаза летчику. Мария лихорадочно раздумывала, как бы меня удержать.
– Эй, тебе же алименты придется платить! – привела она последний довод, когда я уже был в прихожей. – Володьке! До восемнадцати лет!
– Как вы мне все надоели! Не волнуйся, скрываться не буду. У такого дурака, как я, даже на это ума не хватит.
– Я тебе развода не дам! – брякнула Маша. – Так и знай! Я до суда дойду, но с тебя ползарплаты сдеру! И квартиру твою разделим! Как совместно нажитое…
Где у нее только логика хранится? И совесть? Этого мне уже никогда не узнать… Я прикрыл дверь.
– Дурак, сволочь, гадина! – понеслось сверху. – Обманул девушку…
Я медленно зашагал вниз.
– Люби-и-имый!
Пришлось прибавить шаг. Из подъезда я почти что выбежал. Под окнами стояло такси. Надо же, как кстати! Я плюхнулся рядом с шофером. Растрепанная Мария выскочила на балкон.
– Откуда у тебя деньги, мерзавец?!
Такси быстро скрылось за гаражами.
Говорят, грузинский художник Пиросмани распродал все картины, чтобы устелить площадь перед домом любимой цветами. Картин у меня не было, зато имелась Ленькина марка. Она оказалась действительно очень редкой. Когда я выпустил бабочку на свет божий у магазина «Филателия», в толпе знатоков возник легкий взрыв. А потом – форменный аукцион, в конце которого коробочка с маркой перекочевала в карман к бородачу с золотыми кольцами. Мои же карманы просто отвисли.