Брак на небесах
Шрифт:
– Это невыносимо! – воскликнула Морин, когда как-то вечером, отправившись спать, они с Сэмелой обнаружили, что в ее спальне у чудесного старого елизаветинского стула сломалась ножка.
– Нужно отдать его в ремонт, – сказала она.
– Мы не можем это себе позволить, – пояснила девушка. – На чердаке есть еще несколько таких поломанных стульев, и хотя папа пытался их починить, садиться на них все же опасно.
Морин опустилась на край кровати и всплеснула руками.
– Это невыносимо! – повторила она. – Ваш дом – самое прекрасное
– Я знаю, – ответила Сэмела. – Я тоже так считаю, но что может сделать папа? У него нет денег, и он слишком горд, чтобы искать себе жену с богатым приданым.
Они помолчали. Затем Сэмела, словно решив, что и так сказала лишнее, вскочила и, поцеловав Морин, сказала:
– Как говаривала моя няня, «бесполезно плакать над пролитым молоком» и «чего не вылечить – надо с тем и жить».
– Может быть, это и верно, но только не для нашего случая. Здесь следует найти иное решение.
– Будем надеяться, что вы найдете его. Мы с папой пытались, но безуспешно.
Сэмела пожелала гостье доброй ночи и удалилась к себе, утвердившись во мнении, что Морин любит ее отца и единственное препятствие – в нем самом.
Когда она услышала, что он идет наверх, то прошла в своем ночном халатике в хозяйскую спальню, где граф занимал кровать своих предков и их семейный герб украшал выцветшее полотно подушек.
– Я зашла сказать спокойной ночи, папа.
– И хорошо сделала. Я только что думал о том, как мне будет не хватать тебя, когда я останусь один и тишину будет нарушать лишь писк мышей в обшивке стен.
У него был печальный вид, и Сэмеле захотелось его утешить:
– По крайней мере снаружи дом великолепен, и, глядя на него, ты будешь забывать, в каком состоянии он находится.
– К сожалению, я не могу забыть об этом. У меня от этого зрелища так же болит душа, как когда я гляжу на увечного человека, за которым нужен уход.
– Но все-таки приятнее жить здесь, чем в доме миссис Хенли, – упорствовала она. – Ее дом уродливый, помпезный, холодный, и я уверена, что Морин не чувствует себя там по-настоящему дома, как чувствуем мы.
– Он принадлежит ей, – возразил отец, – и она может позволить себе жить как хочет.
– Я уверена, что мама сказала бы, что современный комфорт очень неуютен. Дом должен быть пропитан любовью, и Прайори ценен для нас именно этим. Я уверена, что ты, как и я, чувствуешь любовь Уиннов, живших здесь веками.
Отец обнял дочку и привлек к себе.
– Я ценю твое воображение и твою умную головку, дорогая. Надеюсь, что душам наших предков, которые толпятся, по-твоему, вокруг нас, понравится то, о чем я буду разговаривать с ними, ибо больше мне не с кем будет беседовать.
– Надеюсь, – сказала Сэмела. – Когда я подумаю, что ты останешься один, мне хочется плакать, но я ничем не могу помочь. И Морин
Она обняла отца за шею и горячо поцеловала, затем выскользнула из спальни, рассчитывая, что дала ему пищу для размышлений и потому вряд ли он быстро заснет.
На следующий день, вместо сближения, Морин Хенли и отец, казалось, прилагают все силы к тому, чтобы не встречаться. За целый день они обменялись разве что несколькими ничего не значащими фразами.
К обеду граф не явился, и лишь за ужином они сошлись вместе, чтобы отведать изумительных блюд, которые по заказу Морин прислали из ее дома.
К удивлению хозяина, к столу было подано шампанское вместо кларета, который они пили теперь каждый вечер.
– К чему это? – спросил он, увидев бутылку в ведерке со льдом, принесенную Сэмелой.
– Когда я консультировалась с доктором, – ответила Морин, – он сказал, что кларет очень помог моему здоровью и теперь я снова могу перейти к легким напиткам. А поскольку я не люблю белое вино – кислятина какая-то! – то по его рецепту я решила перейти на шампанское, и вы должны сказать, удачен ли мой выбор.
Она говорила с таким невинным видом, что у графа исчезло всякое подозрение и он без лишних слов откупорил бутылку и наполнил бокалы.
– Поскольку мы впервые с вами пьем шампанское, думаю, нужно выпить за здоровье Сэмелы. Я молюсь о том, как, конечно, и вы, милорд, чтобы она была очень, очень счастлива.
– Конечно, – несколько замявшись, согласился граф.
И они выпили за Сэмелу, а затем девушка сказала:
– Бесполезно… Я не в силах пойти на это… Я не оставлю папу одного!
Кенуин и Морин пристально смотрели на нее, а она продолжала:
– Я думала, что смогу уехать и без меня все будет идти своим чередом… Но я понимаю, что супруги Бригсток слишком стары и больны, чтобы справиться даже с одной десятой той работы, которую выполняю я… и было бы чересчур жестоко и эгоистично, если бы я стала думать только о своем счастье… и оставила папу здесь без… нормальной еды, в пыли и запустении.
Затем Сэмела обратилась к отцу.
– Прошу тебя, папа, пошли грума передать маркизе, что я… передумала. Я остаюсь с тобой, а герцогу придется подыскать себе другую невесту.
Она выскочила из-за стола и выбежала из столовой.
Морин Хенли поставила на место бокал, а граф молча продолжал глядеть на стул, на котором сидела дочь, словно не веря тому, что она сказала. Потом он проговорил:
– Она так нервничает потому, что свадьба готовится в страшной спешке. Утром она придет в себя.
– Нервы у Сэмелы в порядке, я вполне понимаю вашу дочь.
– Это ясно, ясно! Но я ничего не могу поделать.
Наступило молчание, и поскольку Морин ничего больше не говорила, граф сам нарушил его: