Брак по-арабски. Моя невероятная жизнь в Египте
Шрифт:
– Это не телефонный разговор, Сонсон.
– Да, да, прости, Камис...
– Ну, короче говоря, тридцатого июля состоится суд. Все ждут с большим волнением, что там решат. Верхушке выдвигают очень серьезные обвинения в терроризме и в поддержке чеченских боевиков Хаттаба в России. Смешно! С чем мы боремся, в том нас и обвиняют. Родственники арестованных все дни и ночи проводят у ворот джилля, требуя справедливости. Я со своей стороны тоже пытаюсь что-то сделать в рамках законодательства. Но подследственных вряд ли выпустят до окончания выборов.
– Ой, Камис... Что же мне делать?
– А ничего. Ты же сбежала с детьми в
– Его что, расстреляют? – задохнулась я.
– Я не знаю. Все может быть. Подавление исламистов стало личной фобией президента. Мубарак ставит вопрос ребром: «Или я, или они». Тиран не идет ни на какие компромиссы. Так что, ищи себе нового мужа, Сонсон. Мне жаль, что так вышло. Прощай.
Я слушала – и не слышала. Будто все это происходило не со мной. Как далека я была от того, что говорил мне Камис. Мои мозги были зациклены только на Карине и измене мужа. Господи! Как же права мама и как же глупа я!
Все мои планы полетели к черту. Мысли, совершенно противоположные, раздирали меня на две части: «Все! Конец чарующей, арабской сказке! А что я буду делать в Египте с детьми без Алекса? Без работы? Кому я там нужна без мужа? Еще и меня в тюрьму посадят, как жену бунтаря... И дети-сироты пропадут совсем. Нет. Надо жить здесь. Дома и стены помогают. Буду работать. Найду себе хорошего мужа. В конце-то концов: жизнь не кончилась. Я ни в чем не виновата. В том, что Алекс так плохо кончил, виноват только он сам».
Ночью мне снились кошмарные сны: будто мама Зейнаб приехала в Калининград и, стоя под дверью нашей квартиры, плакала и причитала. Ее слезы тут же превращались в пчел, впивались в мое лицо и тело и больно жалили. Я отмахивалась от пчел, но их становилось все больше, и они жалили, жалили и жалили меня.
Я проснулась, ощущая реальную боль от укусов. Но кроме единственного комара, противно жужжащего в спальне, я ничего не обнаружила. Я заснула снова, и кошмары вернулись. Мне снился загробный суд, где перед престолом судьи Осириса находятся великие Весы Правосудия. Весы держал Анубис, бог с головой шакала, а приговор выносил мой отец Петр. Перед Весами стояла Карина, и мой отец, вытащив сердце из ее груди, положил его на весы. На другой чаше весов лежало страусиное перо. Сердце моей подруги-соперницы, отягощенное грехами и преступлениями, было похоже на маленький камень, но оно перевешивало перо справедливости. На Карину набросилось чудовище Амту – лев с головой крокодила – и начало смачно пожирать ее. Я стояла за стеклом, наблюдая за этим зловещим судилищем. Я боялась, что меня заметят, но не могла убежать и спрятаться. Холод ужаса сковывал мне руки и ноги.
Следующей на очереди стояла моя Эльхам. И опять мой отец вынул сердце из ее груди и положил на весы. Сердце было таким огромным, что едва поместилось на чашу весов. Однако оно оказалось легче страусиного пера. Моя Эльхам была чиста и безгрешна. Я была счастлива, что она жива и не будет съедена чудовищем. «Эльхам! – что было силы закричала я и колотила руками в стекло. – Эльхам! Иди сюда! Господи, ты жива! Как я рада видеть тебя!» Мне оставалось только протянуть руку и вывести ее оттуда, чтобы обнять и скорее отвести к ее дочерям. Я тянулась к ней изо всех сил, но она медленно растворялась, улыбаясь мне.
Я проснулась в испарине
Целый день этот сон не выходил у меня из головы. К вечеру Борис начал канючить:
– Я хочу к папе... Когда мы поедем к папе?
А малышка Амира расплакалась не на шутку, вторя брату:
– Где мой папа... Я хочу к папе...
Я поняла, что Зейнаб приснилась мне не случайно. Она звала меня домой, в Египет.
«Что там Камис сказал про суд? Тридцатого июля... Это в конце недели. Через пять дней».
В голове крутились картинки. Погибшая от своей безумной любви Карина. Раскаленная жуткой жарой площадь, где в здании джилля томились арестованные мусульмане и мой Алекс. Митингующие родственники в длинных, хлопковых галабиях. Умершая мама Зейнаб, которая не могла сейчас поддержать сына и плакала у моей двери. Эльхам, которая, не задумываясь, бросилась под пули, спасая меня. Слова Алекса, сказанные им четыре года назад о нашем еще не родившемся тогда ребенке: «Он – сын великого Египта!»
Каждая русская – немножко жена декабриста. Ревность, обиды, жалость к себе – все улетучилось из моего сердца. Мой красивый, успешный египтянин, мой любимый муж попал в беду. Я была готова лететь спасать Алекса сию же секунду, не раздумывая.
На следующий день я купила дорогущий билет до Каира и через три дня уже прощалась со всеми друзьями в аэропорте. И опять взлетали над головами мои маленькие египтяне Борис с Амирой, и опять были объятия, слезы и поцелуи.
В Каире нас с детьми встретил Камис на огромном джипе. По дороге он рассказал, что Алекс хотел вылететь за нами сразу же после моего отъезда и забрать нас домой в Александрию. Однако в июне в Каире и Александрии начались массовые аресты и преследование «Братьев-мусульман». Сотни активистов движения сидели в тюрьмах. Практически все лидеры партии находились под следствием. Алекс не хотел меня расстраивать, поэтому ничего не сообщал об этом.
Мы вернулись домой в Александрию. Я медленно обходила комнаты нашей огромной квартиры. Перед глазами всюду, куда бы я ни посмотрела, был мой Алекс. Вот он курит у себя в кабинете. Плещется с детьми в ванной. Режет арбуз на большом мраморном столе. А вот он со мной в постели...
Амира с Борисом, как две борзые, носились по дому, визжа от радости. Они прыгали на своих кроватях, целовали игрушки, подбегали ко мне, с двух сторон обнимая меня. Малыши не могли объяснить своих чувств, но я видела, как они благодарны за возвращение домой.
Суд над «братьями»
Тридцатого июля Камис заехал за мной рано утром, после рассветной молитвы муллы. Оставив детей с няней, я поехала в Каир, туда, где проходил процесс над «Братьями-мусульманами».
Мы приехали рано. До начала суда пришлось ждать еще три часа. Я очень волновалась. В старинном здании Государственного Суда было столько народу, что тесно было не только сидеть и стоять, но даже дышать. Камис уверенно протискивался вперед, предъявляя охранникам на входе корочки адвоката. Я шла за ним след в след. На мне были плотные белые джинсы и темно-вишневая, свободная блуза с капюшоном из тончайшего хлопка. Капюшон покрывал голову, скрывая волосы, завязанные в узел. Темные очки в оправе вишневого цвета я надела специально: знала, что буду плакать.