Брак по расчету. Златокудрая Эльза
Шрифт:
Итак, «рыжая Трахенберг в своем неизбежном голубом шелковом платье», как саркастически заметила фрейлина, появилась на полчаса при дворе, чтобы унести по крайней мере «одно незабываемое воспоминание в рюдисдорфское уединение».
Ящик с аметистом и высушенными растениями остался неотправленным — ведь Лиана собиралась домой; кроме того, она лишилась и своей картины, выручку за которую хотела присовокупить к сумме, необходимой для поездки графини Трахенберг на морские купанья. Майнау конфисковал ее, «не желая ни в коем случае предавать огласке порочащие дом Майнау обстоятельства». Часто отлучавшийся, будучи занятым введением новых порядков в своих имениях, Майнау все же появлялся вечером за чаем и заводил обычные разговоры. Беседуя с дядей и священником, он будто не замечал, что последний практически
Как-то раз молодому барону срочно потребовалось отправится в Волькерсгаузен, да еще на несколько дней. Он уезжал после обеда.
Наверху, у окна, стояли дядя и священник; оба смотрели, как он садился на лошадь. Лиана, шедшая с Лео в это время в сад, остановилась, чтобы ребенок мог проститься с отцом. Тот с лошади протянул Лео руку, а жене — нет. Его лицо, на которое из окна пристально смотрели две пары глаз, оставалось совершенно спокойным; лаская шею лошади, он нагнулся, и Лиана встретила его мрачный, даже угрожающий взгляд.
— Надеюсь найти тебя твердой протестанткой по моему возвращению, Юлиана, — сказал он глухим голосом.
Она в сердцах отвернулась, а он, отвесив ей и сыну поклон, ускакал.
Ежедневно утром приезжал из Волькерсгаузена верховой с запиской от Майнау, в которой он в основном справлялся о здоровье Лео.
Гофмаршал много смеялся над этой новой фантазией непредсказуемого чудака, который прежде месяцами не вспоминал ни о жене, ни о ребенке, а теперь вдруг разыгрывает сентиментальную роль нежного и заботливого родителя. Он всегда собственноручно отвечал, у кого-нибудь предварительно осведомившись о мальчике. В одно утро посланец, передав по назначению записку, явился вниз к молодой женщине и отдал ей запечатанное письмо. Вскрыв конверт, она нашла множество исписанных листов и визитную карточку, на обороте которой Майнау пояснил, что эти листки — рукопись, которой он занимается поздними вечерами для отдохновения от дневных трудов, и посылает ей начало, чтобы она прочла на досуге.
Со смешанным чувством радостного изумления и робкого смущения подержала она с минуту в нерешимости присланные ей листки. Эти новые чувства, вызванные в ней человеком, которого она вскоре собиралась навсегда покинуть, озадачили ее. Но потом она села за стол и написала несколько строк Майнау, сообщая, что теперь постоянно проводит с Лео послеобеденное время в доме лесничего и там, в лесной тишине, будет читать его рукопись.
Хотя она сама сказала ему, что у него может быть писательский талант, но, когда она углубилась в эти «письма к Юлиане из Норвегии», у нее захватило дух от изумления. Эти живые описания лились, казалось, из-под пера неудержимым потоком. Разнообразные картины могучей северной природы во всем ее диком величии как бы посредством волшебства возникали перед мысленным взором. Молодая женщина забыла, что писал эти строки высокомерный светский лев с неизменной усмешкой на устах и притворной небрежностью во всех своих движениях, — он уступал место одинокому человеку, серьезно взиравшему на суету жизни. Вся ветошь придворных этикетов слетела со смелого охотника, который с лихорадочным волнением в крови то неутомимо преследовал медведей в дремучих лесах, то бороздил бесконечные снежные пустыни, чтобы потом целую неделю отдыхать в одной из разбросанных по горам хижин. Его старогерманской природе были близки дикая простота горцев, чистота их нравов, целомудрие их женщин. Читая эти точные колоритные описания, Лиана устыдилась высказанного ею в письме к Ульрике упрека — якобы он, путешествуя, поверхностно схватывает все ослепляющее и особенно выдающееся.
Сидя перед лесным домиком, где Лиана теперь любила бывать, она читала и перечитывала путевые записки Майнау. Дом лесничего не походил на современные кокетливые швейцарские домики, которые обычно красуются на опушке леса.
17
Филе — здесь: вышивка на сетчатой нитяной основе.
Тут-то и сидела молодая женщина перед столом, покрытым пестрой скатертью. Конечно, здесь напрасно было бы искать живописные виды, так как домик стоял в самой чаще; разве только из слухового окна или голубятни можно было видеть возвышавшиеся вдали крыши Шенвертского замка. В цветнике росли вербены и георгины, а у двери стояло даже прекрасное олеандровое дерево в кадочке, но шагах в десяти от дома пестрели среди деревьев яркие лесные цветы и виднелись шляпки бесчисленного множества грибов…
Здесь молодая женщина, предоставленная сама себе, отдыхала душой. Никто не беспокоил ее. Лесничиха держалась от нее на почтительном расстоянии и в основном хлопотала по хозяйству; ее муж со своими помощниками и собаками находился большей частью в отлучке, так что в этом домике под соломенной крышей и вокруг него обычно царствовало полное безмолвие, только изредка нарушаемое шелестом крыльев голубей и мычаньем коров в стойле.
Лиану в простом светлом летнем платье легко можно было принять за дочь лесничего: такой милой и невинной казалась она, сидевшая в тени развесистого дерева. Круглая соломенная шляпка лежала около нее на скамейке, на другом конце которой бесцеремонно растянулась большая пестрая кошка лесничего. На столе блестел медный кофейник, тут же лежал круглый ситный хлеб, стояла тарелочка с маслом и жестяная лакированная корзинка, наполненная только что сбитыми с дерева желтыми грушами.
Но в эту минуту об этих вкусностях никто не думал. Лео принес запоздалый цветок земляники и с помощью мамы подготавливал его для гербария. Голова матери с блестящими золотистыми косами низко наклонилась к темной курчавой головке малютки, на щеках обоих играл румянец, а сердца их бились сильнее от лесного приволья.
— Папа! — закричал вдруг Лео и с распростертыми объятиями побежал к нему.
Майнау, в темной летней паре, с тростью в руке действительно шел быстрым шагом по узкой извилистой тропинке из лесной чащи. Лиана встала и пошла ему навстречу, а он, высоко подняв Лео, поцеловал его и опустил на землю.
— Из глубины леса, Майнау?.. И пешком? — спросила Юлиана с удивлением.
— Меня утомил стук колес на шоссе — я ехал в экипаже и оставил его у придорожного дома.
— Но оттуда до домика лесничего добрый час ходьбы…
Он, улыбаясь, пожал плечами.
— Чего не сделаешь, когда так соскучился по своему мальчику! Из твоего письма я знал, что в эту пору я найду Шенверт пустым. — Майнау подошел к столу. — Как это все заманчиво выглядит! — сказал он и опустился на скамью, осторожно отодвинув кошку: она ведь была тут у себя дома.
Лиана на минуту скрылась в доме лесничего и тотчас же возвратилась с кипятком. Вмиг запылал под кофейником огонь, заклубился пар, и аромат кофе смешался с пряным запахом леса… Лиана нарезала хлеб, намазала ломти маслом и все это делала так весело и ловко, как будто и в самом деле была дочерью лесника и делала то, что было для нее привычным.
— Нет, мой милый мальчик, это мамино место, — сказал Майнау, отстранив Лео, хотевшего влезть на скамью, и предложил знаком Лиане, наливавшей в это время в чашку кофе, сесть возле себя.