Брак
Шрифт:
Каторжане выстроились нестройными шеренгами. Сутулые, отощавшие. В полосатых чёрно-серых робах с номерными латками на спинах. Не люди – тени.
И я один из них, – мрачно подумал Ларго, блуждая взглядом по осунувшимся лицам. Лица эти казались одинаковыми: впалые щёки, пустые глаза. Карие, серые, голубые…
Голубые?!
Земля чуть не ушла из-под ног: среди зэков мелькнула физиономия Альбера Нея.
Я схожу с ума, – сказал себе Ларго и основательно моргнул. Не помогло: педоватый секретарь Карра по-прежнему стоял во второй шеренге третьим справа. Стоял и смотрел.
На него. На Ларго.
–
Ларго снова моргнул и выдохнул. Чёрт! Опять спутал Лео с Альбером Неем. До чего ж они похожи. Прямо близнецы-братья.
Издёвки совести...
– Он же вроде помирать собрался? – буркнул Ким, припоминая историю с язвами, и тут же получил тычок в спину.
– Цыц, Легавый! – Надзиратель, справедливо прозванный Кабаном, питал к нему явную слабость: знаки внимания служителя правопорядка цвели на теле сливовыми кровоподтёками. – Разводящий на плацу! Заткнули рты, сволота!
Шепотки в рядах мигом смолкли. Тишину нарушал лишь кашель. Нехороший такой, надрывный кашель да жужжание тока, бегущего по колючей проволоке.
Вместо приветствия разводящий сморкнулся. Громко и смачно. Выразительно.
– К-х-ха! – сказал он. – Готовы возвращать долги обществу?
Ответом было молчание и полные ненависти взгляды.
– Молодцы! – пронзительный голос рикошетом отразился от плаца, прокатился по ярусу и утонул в жерле Рудника.
Экий горлопан, – устало подумал Ким и вздохнул. – Наверняка его разводящим за этот талант и назначили. По званию-то парень явно не дотягивает: старший сержант всего-навсего. Зато глотка – лужёная. Кого хочешь переорёт. С таким и сирены не нужны.
– Каждый должен делать то, что должен! – завёл разводящий. – На этом стоит и будет стоять наше…
Дальше слушать Ларго не стал – надоело: одно и то же раз за разом. Снова, и снова, и снова... Долги перед обществом, перед Агломерацией... От патетических речей першило в горле и мучительно хотелось харкнуть на покрытый трещинами бетон.
Глаза сами отыскали Лео в толпе. Вон он. Стоит, пошатывается. Худющий, как скелет. Бледный. Почему же он здесь, а не в лазарете? Странно…
– Бригада сто десять! – гаркнул разводящий. – Третий ярус!
По шеренгам побежал ропот. Знамо дело! На третьем ярусе работа – не бей лежачего: сортировка пайков, починка бушлатов, ремонт подъёмников и прочая хозяйственная дребедень. И жрачка рядом – на четвёртом. Сто десятых отправляли на этот льготный курорт второй раз за смену. Повезло парням. Одно радует: бедняга Лео как раз в бригаде счастливчиков.
– Девяностая! Шестой!
Что ж, тоже неплохо: подготовка свинцовых контейнеров к отправке на станцию. Спину, правда, можно сорвать, зато никаких тебе ядовитых паров. Знай себе – грузи.
– Сто четвёртая, нулевой!
Это уже хуже. Нулевой ярус – настоящая преисподняя: там, в скальных коридорах, дышат огнём плавильни – здоровенные доменные печи. Выдержать смену в этом аду никому не под силу. Прошлый раз Ким отключился, отпахав всего девять часов. Зато нулевикам выдают двойной паёк. И не какую-то там пласмагеновую перловку, которая и видом и вкусом напоминала блевотину, а ковриги из фальшмуки и тонюсенькие пласты пробойной солонины. Хоть какая-то радость...
Разводящий продолжал рявкать, раздавая назначения, точно лотерейные призы. Ларго украдкой глянул на Хому. Наркодилер помрачнел и насупился.
Смекнул, видать, что нас ждёт, – беззвучно усмехнулся
– Сто девятая! Ярус минус пять!
Штольня…
– По столовкам, арестанты, и за работу! – бросил разводящий последнее напутствие и снова сморкнулся. Не менее выразительно, чем в первый раз.
***
Три сотни выдолбленных в скальной породе ступеней отделяли четвёртый ярус от пятого, но это расстояние казалось ничтожным, ведь путь вёл к столовым. К еде. К паршивой и безвкусной, но всё-таки – к еде. Не раз и не два Ларго с тоской вспоминал больничную кашу. Ту самую, которой он давился, отлёживаясь после пожара в Реважской квартире. Сколько же времени прошло с тех пор? Трудно вспомнить. Месяц? Полгода? Год? Тысяча лет? Ким не знал. Порой казалось, будто той, другой жизни и не было вовсе. А иногда, наоборот – каторга воспринималась как что-то совершенно нереальное: кошмарный сон, бред, галлюцинация. И он всё ждал, когда же наконец очнётся. Ждал пробуждения. Ждал так сильно, как ничего на свете. Но дни шли, а кошмар всё не кончался. И Ларго учился жить по-новому, хотя практически всё в этой новой жизни ему претило. Бесил наблатыканный зэковский жаргон, раздражали постоянные стычки и разборки "по понятиям", сводила с ума грубость, низость и подлость. Пугало тотальное бесправие каторжан, к которым надсмотрщики относились хуже, чем к мусору. Огня добавлял и статус легавого: матёрые уркаганы смотрели на него с такой ненавистью, что могли бы прожечь взглядом свинцовую стену толщиной в локоть. И одними взглядами дело не ограничивалось – приходилось драться. Часто и остервенело. Пыл зэков немного поостыл, когда Ким выработал стойкую привычку нападать первым. Он пускал кулаки в ход по малейшему поводу, а ночью Хома – бывший медбрат – худо-бедно врачевал его раны.
Но труднее всего оказалось привыкнуть к безысходности. Ей было пропитано всё. Абсолютно всё. Она витала в тяжёлом затхлом воздухе и противно скрипела на зубах, будто её подмешивали в пищу. Каждый день на Руднике умирала чья-то надежда...
Давным-давно, ещё до каторги, Ларго печалился, что никогда не видел солнца. Теперь же отдал бы многое, чтобы вновь увидеть серое небо Агломерации. Хотя бы один распоследний раз...
***
– Чего не ешь? – Хома ткнул его локтем. – Не хочешь? Можно я подъем?
– Я сам подъем, – буркнул Ким, придвигая тарелку с сероватой желеобразной субстанцией.
Сегодня их потчевали бульоном с синтезированным белком и весьма сомнительным заменителем пшёнки. Редкостная мерзость походила на дохлую медузу, а воняла, точно портки Хомы. Хорошо хоть выдали ковригу из фальшмуки. Выглядела коврига как закопчённый башмак, но вкусом не уступала хлебу с поверхности.
Ларго как раз размышлял, макнуть закопчённый башмак в дохлую медузу, или так съесть, когда кто-то робко коснулся плеча.
– Д-детектив… Ким… Можно к вам? – дрожащий голос принадлежал копии покойного Альбера Нея.
– Лео? – Ларго даже поперхнулся. Что происходит? Сначала парень появился на разводе, а теперь тут – в столовой, закреплённой за сто девятой бригадой.
– Давно не виделись, смазливый друг! – добродушно оскалился Хома и подвинулся, приглашая мальчишку сесть. – А ты чего не в лазарете? Наскучило бока пролёживать?
– Выписали меня. – Белобрысый юнец неловко втиснулся между ними.
– То есть как… выписали? – нахмурился Ким. – У тебя же вроде лучевая лихорадка.