Браконьеры
Шрифт:
Я закрыл машину и только тогда понял, что я действительно в городе. Возбужденная толпа куда-то тянула меня за собой, я глох от шума и никак не мог понять, почему люди смотрят на меня так пристально и подозрительно. Оглядев себя с головы до ног, я понял, в чем дело, — ведь я нес под мышкой узел из овечьей шкуры, из которого торчало ржавое дуло итальянского карабина…
Итак, наступило время сжечь за собой мосты, назад дороги нет. Я оторвал от себя пантеру, скоро расстанемся с Генчевым, а сегодня вечером или завтра утром мне предстоит встреча и прощание с Надей… Я попрошу Генчева, чтобы
Через десять минут я уже в управлении, сдержанно отвечаю на приветствия коллег и спешу к Генчеву. Слава Богу, шеф в кабинете один.
Он поднимает глаза, и я вижу в его взгляде не только удивление, но и — очень странно! — радость.
— Привет, Боров! Только что звонил с базы Дяков, там волнуются, никто не знает, куда ты подевался. Ну, садись, я уже все знаю!
— Вот как? Кто же вам рассказал?
Я положил узел на стол, и, пока я стаскивал с себя теплый плащ, Генчев нетерпеливо разворачивал шкуры.
— Это неважно — знаю, и все. Я звонил тебе недавно, но тебя уже не было… Это тот самый карабин, да?
Он вертит его в руках и внимательно разглядывает.
— Надо же — трех муфлонов нам стоило это старое железо…
«И жизни моего отца», — произношу я про себя и сажусь за длинный, покрытый зеленым сукном стол.
— Будешь пить кофе?
— Можно… Но прежде у меня к вам просьба… Я бы хотел, чтобы этот карабин на одну ночь остался у меня. Только не спрашивайте зачем.
Шеф внимательно смотрит на меня, заказывает по селектору два крепких кофе, потом внезапно наклоняется и хлопает меня по плечу:
— Ладно, потом поговорим об этом. А теперь рассказывай!
И я рассказываю ему все, начиная с Марины и тайника в Чистило, потом про Митьо и выстрел в меня, — что скрывать, ведь все уже завершилось. Под конец описываю задержание Лалю и вынимаю из кармана несколько исписанных листков бумаги. Два из них откладываю в сторону — для них время еще не пришло. Остальные отдаю Генчеву, он читает, и лицо у него делается встревоженным. Приносят кофе. Молчим. Потом он спрашивает, нет ли еще чего.
Закуриваю, выдерживаю паузу и…
— Нет, не все, есть более неприятные вещи… Лалю Тотев убивал муфлонов и за сто левов продавал головы и рога Митьо, а тот в пять раз дороже продавал их…
— Кому? Кому продавал?
— Он сам вам скажет — должен будет сказать. Кстати, несколько дней назад я случайно наткнулся на одного из его клиентов. Помните, я в субботу вечером был в дачной зоне?
— Конечно, помню… — Лицо у Генчева посерело.
— Помните, надеюсь, и то, в чью дачу влезли собаки?
— Да, помню… — Несчастный шеф, чтобы скрыть смущение, опустил голову над чашкой и стал медленно
— Так вот — на этой даче я видел рога муфлона, который был застрелен весной. Очень красиво они выглядят на стене!
— Знаю…
— Что вы знаете?
— Знаю, что ты видел там рога муфлона…
От неожиданности я чуть не захлебнулся кофе. Смотрю на шефа во все глаза.
— А… кто вам рассказал?
— Твоя бывшая жена.
Я онемел. Не верю, не могу поверить…
— Она пришла ко мне сегодня утром. — Генчев прячет от меня глаза. — Сама пришла…
— Зачем? — Я едва узнаю свой собственный голос.
— Она просила… просила не разглашать, что ты видел рога на даче. Все-таки дача принадлежит… ну, ты знаешь, кому она принадлежит! Надя сказала, что она уже уладила с тобой эту проблему…
Мне показалось, что чья-то рука в перчатке крепко ударила меня по подбородку — потолок кабинета взметнулся вверх, а лицо Генчева поехало куда-то далеко назад и стало совсем маленьким.
— Она… сама… пришла или ее послали? — Я едва собрал силы, чтобы задать этот очень важный для меня вопрос.
— Об этом не было речи. Конечно же, сама…
Наше молчание длится целую вечность. Наконец я все-таки прихожу в себя — надо кончать затянувшуюся историю.
— Что же вы теперь собираетесь делать?
— А ты что бы посоветовал?
— Не знаю. Это ваше дело. Я доложил вам обо всем. А это… — и я кладу перед ним последний листок.
— Что это? А… Заявление об уходе?
Генчев вертит его в руках, потом кладет на стол. Он не кричит, не грозит порвать заявление и послать меня куда подальше. Наоборот, он осторожно гладит рукой мятый листок…
— Значит, вот как… Ты подаешь рапорт, где выдвигаешь против высокого начальства обвинение в браконьерстве, потом суешь мне заявление об уходе, потому что это не твое дело и тебя не интересует, что будет дальше! Ты — в кусты, а Генчев пусть ломает на этом свои старые зубы, так?!
— У меня нет другого выхода…
— Нет, говоришь? Забросал меня бумажками и бежишь как заяц? Ну, хорошо же! Беги! Но прежде я тоже покажу тебе кое-что!
Первое, что я вижу, — его собственный рапорт в министерство и окружной совет. Описано все подробно (наверно, от Нади узнал многое), и в конце поставлена его подпись. Ай да Генчев! А я-то думал, что он обыкновенная чиновная крыса, которая зубами и ногтями держится за свои привилегии…
Вторая бумага — официальное письмо на бланке, в котором требуют, чтобы мы высказали свое мнение по поводу отчуждения пятидесяти декаров от территории заповедника для постройки дач. Пятьдесят новых дач по одному декару земли… Указано даже, где будет строительство: они хотят захватить угол между концом водохранилища и Лисьими норами, на склоне горы. Самая прекрасная земля — я так и знал… Там еще сохранились старые запущенные сады, небольшие поля и луга с травами, где мы собираем корм для дичи. Теперь у нас хотят это отнять, и самое страшное — в конце письма стоит подпись того самого всезнающего, всемогущего владельца «Очарования». Он, видно, решил всю свою власть употребить и узаконить появление пятидесяти лисьих нор в сердце заповедника…