Брат болотного края

Птицева Ольга

– Ничего у нас не было общего, дура ты старая, – зло процедила она. – Это старик думал, что будем мы тут жить-поживать в мире да покое. Верные жены его. Думал да обтерся, не было ничего! Ни мира, ни покоя. Один только бес под все его ребра.

– Не надо, Ксюша… – Старуха покачнулась, оперлась рукой на стол, прядь волос Демьяна скользнула по ее пальцам.

– Не тронь! – завопила Аксинья, вскакивая наконец. – Мой он. Мой сын!

– Что-то поздно ты о нем вспомнила! – глухо отрезала Глаша. – Как сечь его ни за что, как в лес к волкам ссылать…

– Он должен был понять, что Хозяин

здесь!

– Не был он Хозяином. И сама ты это знаешь, – сказала, будто черту провела. – Сестрица моя, сестрица… Не был Демушка тем самым сыном, не принял его лес, и Батюшка ему ничего не передал…

– Молчи! – Аксинья вмиг оказалась рядом с сестрой и вцепилась ей в ворот. – Молчи, сука палевая, убью, молчи!

– Нет, я скажу… Он умрет сейчас, и молчать тогда придется. А пока скажу, – прохрипела Глаша. – Ты его выгнала. Из-за тебя он ушел… Может и сладилось бы что с Батюшкой у них… А ты не дала. Отпустила сына из рода. А теперь мучаешься. Вот твоя вина, сестрица. И в болоте твоя вина. – Рука Аксиньи все сильнее сжимала ткань, лишая Глашу воздуха. – Хотела быть Матушкой, хотела быть главной… И всех нас погубила… – Губы ее посинели, лицо налилось кровью.

– Пусти! – закричала Стешка, скидывая оцепенение, как мокрую, тяжелую от воды ткань. – Мамочка, мамочка!

Откуда в ее хрупкой, совсем еще детской фигурке нашлось столько силы, чтобы оттолкнуть разъяренную Аксинью? Что за дух вселился в нее, сменяя кротость решительностью? И почему сама Леся осталась стоять в стороне, с постыдным интересом наблюдая этой за сценой? Но ответы искать было некогда. Время, замершее было, сорвалось с пружины и скачками понеслось вперед.

Олег ринулся вслед за сестрой, чтобы подхватить Глашу, почти задушенную, совсем обессиленную, с багровым рубцом от ворота на дряблой шее. За одно мгновение все изменилось, и Олеся просто не сумела за этим уследить.

Ее накрыло волной мутного киселя. Руки стали тяжелыми, веки так и норовили опуститься. Как в замедленной съемке она видела, что Аксинья подошла совсем близко. Лесе показалось, что цепкие пальцы ведьмы сейчас схватят ее. Про мальчишку, тяжело дышащего ей в спину, она успела забыть. Но тут же вспомнила, когда Аксинья потащила его к себе. Бледный, упирающийся, он покрылся ледяным потом страха. Леся запомнила лишь, как на влажной коже Степушки вмиг потемнели веснушки. А из ладошки выпал деревянный кругляшок с вырезанными на нем листиками. Упал и остался лежать, никому не нужный.

Леся попыталась схватить мальчика, потянуть к себе, защитить от старой ведьмы, но скользкие пальчики сами выскользнули из рук. Когда их заметила Глаша, Аксинья уже тащила его к двери.

– Стой! – прохрипела она. – Не смей!

Но было поздно – ведьма шагнула за порог. Последним, что увидела Леся, были округлившиеся глаза мальчишки и порванный ворот рубашки.

– Нет! Нет! – сипела Глаша. – Остановите ее!

Первым к двери рванул Олег, второй, сама не понимая, зачем, – Леся. Они неловко столкнулись в проходе, мешая друг другу, и потеряли истекающие до чего-то неизвестного, но ужасного, секунды. Нестерпимого, невыразимого, а главное, непоправимого.

– Да уйди же ты! – прорычал Олег, разом теряя всю мягкость, которой

наделил его неизвестный Лесе бог.

Она отскочила в сторону, прижалась к стене. Воздух стал горячим и душным, словно за дверью был не засыпающий на закате лес, а печка, готовая к обжигу.

– Что за?.. – пробормотала Леся, чувствуя, что еще немного, и волосы ее запылают.

– Не пускает нас… Ведьма! – В голосе Олега сквозил страх, помноженный на злость, неожиданную даже для него самого.

– Что она хочет сделать? – еще тише спросила Леся, страшась узнать ответ.

– Если болоту нужен новый Хозяин, оно возьмет любого из нас, – ответила за сына Глаша и вышла в сени, тяжело опираясь на притихшую Стешку. – Не Демьяна, так Степушку…

– Или меня, – откликнулся Олег.

– Или тебя… – Глаша покачала головой. – Только думать не смей. Зачем болоту ребенок? Не примет такой дар. Скажет, мало. Когда сильный да волчий есть, что от несмышленого дитенка взять. А тебя, Лежка, оно бы взяло. Но нет нам дела до этого больше. Мальчонку нужно вернуть. А эта… – Она презрительно дернула плечом. – Пусть хоть с сестрами самого озера яшкается. Дура старая, не получится у нее ничего. Заберем Степана. И уйдем. В город уйдем. Да, девка? – И повернулась к Лесе, пронзила взглядом белесых глаз, как бабочку иголкой. – Выведешь нас?

– Выведу… – кивнула Олеся, понимая, что врет.

И она сама, не знающая дороги. И Глаша, неуверенная в том, что у старой дуры-сестры ничего не выйдет.

Аксинья

Влажная ладошка постоянно выскальзывала из сильных пальцев Аксиньи. До ломоты в суставах она стискивала их, чтобы детская ручка осталась в плену, чтобы мерзкий мальчишка даже не пытался сбежать, чтобы все шло так, как идет. Как угодно лесу. Или не угодно. Аксинье было плевать на лес. В первый раз за ее бесконечно долгую жизнь в глубине этой живой, устрашающей чащи ей было плевать на все правила.

Перед глазами мелькало лишь безжизненное лицо сына. И черная гниль, медленно текущая из его губ, и мертвецкая белизна закатившихся глаз.

– Был лес – был и лесовой его, – бил по ушам чей-то голос, кажется, всех листьев, шепчущих на ветру. – А стало болото, быть и болотнику…

И слово это, мерзкое, склизкое, заполняло рот горькой слюной, стекало вниз до самого нутра, а там пухло, заполняло все полости, как мерзкий выродок мертвых земель, растущий в чреве.

– Не бывать, – рычала Аксинья, ускоряя и без того стремительный шаг.

А Степушка за ее спиной сопел, перепрыгивая через камешки и ямки, но уже не плакал. Только доверчиво сжимал ее старые пальцы своими мягкими пальчиками каждый раз, когда потная ручка выскальзывала из ведьмовской хватки.

Если бы знал он, куда ведет его грозная, но все-таки родная тетка, заверещал бы, как зверек, попавший в пасть волка. Но Аксинья и сама до конца не знала, что собирается делать. Или знала, но не верила. Или верила, но беззвучно молила лес, чтобы он ее остановил.

А лес шумел, медленно приближаясь, только рябь шла по темной листве, будто волны неспокойного озера. Озера, которое больше не желает спать.