Брат мой, враг мой

Уилсон Митчел

Глава восьмая

В сизых ветреных сумерках Кен гнал машину по пустынным улицам. Завод Волрата находился на другом конце раскинувшегося по равнине города. Небо в той стороне уже подернулось серой дымкой, сквозь неё проступали алые полосы заката. По улицам вихрем носились сухие листья; шины с хрустом подминали их под себя. Кен спешил, словно боясь опоздать к назначенному часу, хотя, насколько он знал, в такое время вряд ли можно застать Волрата на заводе.

Полководец, храбро сражавшийся в проигранной битве, с беспросветным отчаянием в душе пускается в скорбный путь к месту капитуляции, волоча за собой поверженные знамена. Но с каждым

шагом в нем постепенно начинает теплиться надежда на то, что в конце концов справедливость восторжествует и нынешний победитель будет разбит в будущих сражениях полководцами других армий. Потом и эта надежда тускнеет. И в конце своего одинокого пути побежденный вождь желает только одного – чтобы его не заставили стоять на коленях, а в самую последнюю минуту он уже пытается сторговаться с судьбой: «Если победитель не станет унижать мою гордость, я полюблю его; а уж если я смогу его полюбить – значит, то, что я потерпел поражение, правильно и справедливо и на свете есть правда».

Но Кен вряд ли мог сказать, в какой, собственно, битве он сражался и что собирается сложить к ногам победителя. Сердце его сжимала тяжелая тоска, от которой можно было задохнуться, если б причиной её не являлась злобная ненависть к Броку. Кен ненавидел его не за то, что он грозил предать их, а за его неумолимость – черту, по мнению Кена, свидетельствующую о бесчеловечности. Волрат – тот, по крайней мере, человек страстный, порывистый, самолюбивый. Кен нехотя признался себе, что Волрат начинает вызывать у него невольное восхищение.

Когда Кен подъехал к заводу, уже стемнело, темная громада здания неясно чернела между двумя ещё более темными массивами неба и земли. «Крайслер» подкатил к железным решетчатым воротам и остановился, освещая фарами пустынный двор. Кен уже хотел было повернуть обратно, но в это время у ворот появился ночной сторож. Колеблющиеся лучи фар, похожие на указательные пальцы, уперлись в тускло блеснувший «кэнинхем» Волрата, который одиноко стоял у стены.

– Мистер Волрат здесь? – спросил Кен у сторожа.

Сторож кивнул.

– Ещё не уезжал. Как ему доложить?

Кен, не выходя из машины, назвал свое имя. Сторож скрылся в темноте, по ту сторону ворот, и Кен остался один среди бесконечной плоской равнины. Сумеречное небо повисло совсем низко, и казалось, будто это не небо, а нижний край какого-то огромного космического жернова, который медленно катится с востока, где уже сгустилась ночная тьма, к узенькой малиновой полоске заката. Через секунду тяжелый жернов надвинулся ещё ближе и наступила ночь. Но отблески света ещё мерцали в небе, и по-прежнему буйствовал ветер. Мир навсегда останется таким, как есть, хотя порой и кажется, будто всему наступил конец; катастрофа – это только лясканье беззубых челюстей, сквозь которые жизнь проскользнет и будет продолжаться вечно.

Охваченный внезапно пробудившейся надеждой, Кен готов был повернуть машину и умчаться прочь, отказавшись от капитуляции, которая теперь представлялась ему совсем ненужной. Но тут же, повинуясь новому порыву, он решил доверить свою судьбу случаю.

«Если он согласится принять меня, всё будет хорошо», – подумал он. К нему вернулась прежняя заносчивость, и он потребовал ещё большего: пусть Волрат сам выйдет к воротам, как если бы просителем был не Кен, а он.

Через минуту в темном прямоугольнике здания засветилась открывшаяся дверь, и Кен увидел силуэты двух человек.

Шаги звучали вразнобой – один шагал шире другого. До Кена донеслись их голоса – он узнал смех Волрата. Сердце его забилось сильнее. Затем двое разошлись в разные стороны. Хлопнула дверца машины,

и её четыре фары превратились в сверкающие глаза, как бы созерцавшие свое собственное отражение, на кирпичной стене. Прошла минута, прежде чем Кен понял, что ему нанесено оскорбление. Сторож отпер ворота, и спортивная машина Волрата попятилась назад, потом быстро развернулась – издали она была похожа на летучую мышь с вытаращенными глазами и светящимися кончиками крыльев; летучая мышь, медленно плывя над самой землей, миновала ворота и снова превратилась в машину, которая остановилась перед «крайслером», загородив ему путь.

– Это вы, Мэллори? – послышался голос Дуга сквозь вой ветра. – Вы, кажется, хотели поговорить со мной?

Пальцы Кена крепко стиснули баранку руля. Затем очень осторожно, словно сознавая необходимость двигаться хотя бы через силу, чтобы не потерять сознание, он вылез из машины и пошел к Волрату, который ждал, не выключая мощно и терпеливо рычавшего мотора.

– Да, я хотел поговорить с вами, Волрат, только не на ходу.

– У меня есть несколько минут. В чём дело?

Кен медленно покачал головой. В душе его кипела смертельная ненависть, на глаза просились слезы, поэтому он держался так, словно был заключен в очень хрупкую оболочку.

– Здесь я разговаривать не стану, – процедил он. – Вернитесь назад. Или же забудем об этом.

Волрат устремил на него холодный оценивающий взгляд. Много дней прошло с тех пор, как они виделись во время пробного полета, – за эти дни Волрат проделал тысячи миль, сталкивался с бесчисленным количеством человеческих судеб и честолюбивых стремлений, видел свое имя, напечатанное огромными буквами, и слышал, как выкрикивают его незнакомые люди, – но сейчас для них с Кеном словно ещё длился тот самый день, когда они, раскаленные от ярости, один за другим вышли из самолета.

– Ладно, – спокойно сказал Волрат. – Садитесь, я въеду во двор задним ходом.

Кен обошел машину кругом и сел рядом с Волратом, не позволяя себе откинуться на спинку сиденья, обтянутого шелковистой кожей. Волрат в темноте подъехал к сторожу и кивком указал на «крайслер», как на вещь, не имевшую названия:

– Поставьте это во двор. Мы пойдем в контору.

Длинная машина плавно двинулась назад, и Кен ощутил тоскливую беспомощность самоубийцы, который раздумал умирать через какую-то долю секунды после того, как спустил курок. Кен явился к месту капитуляции, но вражеский полководец, сидевший напротив него, даже и не подозревал о войне между ними, потому что никакой войны не было. Однако отступать было уже поздно. Знамена слишком долго волочились в пыли и теперь должны быть смиренно сложены у ног этого удивленного, презрительно усмехающегося чужого человека.

Вернувшись с завода, Кен оставил машину на мостовой возле дома и с трудом добрался до входной двери, сгибаясь от ветра, бросавшего ему в лицо колючие сухие листья, которые возникали словно из ничего. Кен до того устал и отупел, что казался себе плоским, как щепка, а его одежда, как и прежнее его честолюбие, словно были с чужого плеча и предназначались для человека вдвое толще его.

Ветер всё усиливался. У Кена перехватывало дыхание, глаза слезились, шляпа вдруг нелепо приподнялась над его головой; он круто обернулся и обхватил голову обеими руками, чувствуя себя так, словно его выставили на посмешище всему миру. Спотыкаясь, он поднялся на две кирпичные ступеньки, взбудораженный, исхлестанный ветром и с такой тупой болью в сердце, что ему хотелось поскорее забиться в какой-нибудь угол, съежиться там и закрыть лицо руками. Иначе он кого-нибудь убьет.