Брат, мсти за любовь!
Шрифт:
— Никита! Ты чего? — увидела его хозяйка. Они были знакомы, но так, шапочно.
— Вы что, квартиру сдаете?
— Да. А что?
— Надолго?
— На три месяца.
— И сколько?
— А тебе зачем?
— Да, в натуре, тебе зачем? — встрял в разговор нацмен.
Но Никита как бы не заметил его. Он продолжал общаться с хозяйкой.
— Брат ко мне с женой приезжает. Надолго. Вот бы мне снять квартиру рядом со своей…
— Это было бы неплохо, — участливо кивнула хозяйка.
— И сколько
— Ну, квартира двухкомнатная, с мебелью, с телефоном… В общем, четыреста пятьдесят долларов в месяц…
— Хорошо, меня такая цена устроит. Итого, тысяча триста пятьдесят…
Большие деньги. Но жизнь дороже. А с этой квартирой он связывал свою безопасность. Слишком хорошо понимал он, с кем ему пришлось схлестнуться. Ленчик не успокоится, пока не сживет его со свету…
— Эй, командыр, пагади! — начал возникать второй нацмен. — Мы этот квартира берем…
— Ой, извините, ребята, но я уже сдала квартиру, — будто очень о том сожалея, вздохнула хозяйка.
— Кому?
— Своему соседу…
— А гыде он раньше был, этот, тьфу, сосед? — презрительно скривился тот.
— Это не ваше дело, уважаемые! — Никита грозно свел брови на переносице.
— Козел! — прошипел второй нацмен.
— Ну, я же вас не оскорблял…
— Мы тебя оскорбляем.
— Я попрошу вас выйти из квартиры! — возмутилась хозяйка. — Или я сейчас милицию вызову…
— Тьфу квартира, плохой квартира, — презрительно сплюнул на пол кавказец.
Никита с трудом сдержался, чтобы не врезать кулаком промеж глаз этому недостойному представителю своего народа.
Кавказцы вышли. Никита поговорил с хозяйкой. И минуты через три пошел к себе за деньгами.
Он был на лестничной площадке, когда услышал:
— Эй, дарагой, пагади, пагаварить надо! К нему по лестнице с наглыми рожами поднимались два кавказца. Идут, хорохорятся, кулаки сжимают.
— Поговорим, — пожал плечами Никита.
И без разговоров врезал первому ногой в подбородок. Клацнули зубы, что-то хрустнуло. Нацмен в момент сник. И повалился на руки тому, который шел за его спиной.
Продолжения не последовало. На этой печальной для кавказцев ноте инцидент был исчерпан.
— Ничего, ми тебе еще пакажим! — пригрозил ему на прощание нацкадр.
Только это не помешало его позорному отступлению.
Начало октября. Холодно. Но монашка словно не замечает этого. Черные одежды на ней, голова в белом. Лицо унылое. Только глаза каким-то непонятным огнем светятся. А мордашка у нее симпатичная. И глаза очень красивые. А губки-то, губки…
Кубометр застыл перед ней как вкопанный, вытаращился на нее.
Монашка скупо улыбнулась ему, показала глазами на ящик, который держала в руках. «Жертвуйте на храм…»
— Тебе чо, бабки нужны? — грубо спросил Кубометр.
Девчонка помрачнела. Потупила
— Эй, ты чо, в натуре? — ухватил ее за руку Кубометр.
Но она высвободила руку. Отошла еще на несколько шагов назад.
— Как вам не стыдно, молодой человек! — послышалось откуда-то сзади.
Кубометр обернулся и увидел какую-то бабку. Он окатил ее презрительным взглядом и скривился, как от кислого борща.
— А тебе чо, старая? Шла бы ты, пока цела…
— Да что вы себе позволяете! — завопила бабка.
— Заткни хлебало, мымра старая! — рявкнул на нее Таракан.
Он взял Кубометра под руку и потянул за собой.
— Пошли отсюда. А то еще менты появятся…
Из кабака они возвращаются. Пообедали нормально, водочки выпили, как водится. А чего им от кого-то прятаться?.. Пусть они в клуб на время дорожку забудут. Пока этого урода по имени Никита не пристрелят.
А в кабаки они могут любые заглядывать. Сколько надо, столько и будут. Финансы позволяют…
Они сели в машину. За рулем Штурм. Ему водочку пить не полагается. Никому сейчас не нужны проблемы с ментами.
— Э-эх, хорошо, — удобно устраиваясь на мягком сиденье «Мерседеса», протянул Кубометр.
И глянул в окно. И снова увидел ту самую монашку. Она стояла у обочины дороги, лицом к тротуару. Милостыню собирает… Очень аппетитная монашка…
— Я ее хочу! — ткнул в нее пальцем Кубометр. Он принял на грудь приличную дозу хорошей водочки. И сейчас его тянуло на подвиги.
— Да она даже в машину не сядет, — покачал головой Таракан. — Монашка, типа, святая…
— А вот я хочу проверить, святая она или нет… Если целка — то святая. Если нет — то так себе, одни понты…
— Не трогал бы ты ее…
— Слушай, Таракан, ты пацан конкретный. Ты моя опора… Только не надо меня учить, ладно?
— Да я тебя не учу…
— Ну тогда цыц… Сейчас мы операцию провернем… Или забыл, как девок раньше смывали?..
— Да нет, все помню…
Таракан свое дело знал хорошо. И Штурм умел останавливать машину впритык к жертве. И сейчас не облажался. Дверца «мерса» открылась беззвучно. Таракан вытянул руки-грабли, чуть вышел из машины и схватил монашку. Та даже и понять ничего не успела, как оказалась в салоне.
Таракан зажал ей рот, захлопнул дверцу. И перетянул ее через себя, усадил на освободившееся место между собой и Кубометром.
Монашка мычала, дергалась, пыталась освободиться. Но ничто уже не могло помочь ей. У Таракана ведь не руки — тиски.
— Это ограбление, мадам! — прикалываясь, сообщил Кубометр.
И вырвал из рук монашки ее коробку.
— Так, посмотрим, что там у нас!
Он сбил днище, и ему на колени посыпались какие-то монетки. И бумажек хватало… Именно бумажек. Разве сто-, тысячерублевки — это деньги?