Брат птеродактиля
Шрифт:
А однажды кто-то придумал заключаться на «вашу зелень». Сие означало, что человек при первом же требовании обязан предъявить что-нибудь зеленое. Не в ближайшее дерево, разумеется, пальцем ткнув, не травинку на ходу под ногами сорвав, а в пределах собственного тела. Потому что в процессе своего развития эта команда, не предусматривающая даже намека на неповиновение, быстро окончательную чеканную форму обрела: «Не рвать, не щипать, вашу зелень показать!» Нет «зелени» — получай все те же щелбаны.
А гулять в ту пору мальчикам по улице в трусах, позже получивших звание «семейные», если погода позволяла, считалось ничуть не зазорным аж годов до пятнадцати. Но из-за этого проблема «зелени» становилась трудноразрешимой.
И вот однажды Мишка — конечно же Мишка, с Аркашкой такой беды никак не могло приключиться — спрятал в свое «интересное» место какую-то неведомую травинку, а этот самый предмет, который ныне с претензией на деликатность и даже утонченность именуется «достоинством», такой огромный сделался, что хоть женись в десять лет. Однако все, кому увидеть довелось, не в восторг пришли, а в ужас. Мишку даже в областной город возили, узким специалистам показывали… Обошлось… А тогда не до смеха было…
Оба учебных заведения, в которые занесла судьба братьев после семилетки, находились в областном городе, с которым даже в те поры было уже сносное автобусное сообщение. Аркашке койку в общежитии не дали, так как по суровым техникумовским стандартам он жил близко. И пацан все годы учебы, превозмогая лютую зимнюю стужу и всесезонную давку в переполненных советских автобусах марки «ЛиАЗ», комфортабельность которого исчерпывающе характеризуется любовным прозвищем «Сарай», данным ему неунывающим народом, каждое утро безропотно убывал на свои уроки, вечером возвращался столь же безропотно да еще домашние задания при скудном свете выполнял, чертежи какие-то чертил порой аж до глубокой ночи.
Надо заметить, что столь серьезное и ответственное отношение к жизни недорослей в ту эпоху было не редкостью. Оно до войны имело место быть, война его тем более укрепила, суровые указы, правда, уже в историю отошли, но память о них в народе еще была вполне свежа. А, кроме того, у Аркашки стимул был: выбиться в начальники и почем зря командовать всю жизнь такими разгильдяями, как Мишка. Конечно, этот стимул у многих был, и простодушные родители, никакой неловкости не испытывая, соответствующе наставляли: учись, сынок, чтоб потом до конца дней ничего тяжельше авторучки в руки не брать, а учиться не будешь — мантулить придется всю жизнь.
Конечно, старшие сестры к тому времени уже были взрослыми и кое-какому ремеслу успели выучиться. Две — Татьяна и Антонина — «грамотными» стали, для чего необходимо было иметь образование не ниже среднеспециального, самого тогда ходового, поскольку высшее считалось хотя и заслуживающим глубокого уважения, но все же излишеством и даже где-то экзотикой. Антонина стала воспитательницей детского сада, а Татьяна — учительницей начальных классов.
Вера, правда, до «грамотного» сословия не дотянулась и скромно трудилась в папиной артели швеей-мотористкой третьего разряда, шила рабочие рукавицы для гегемона да кожаные «вачеги» для его передового отряда — сталеваров.
И Татьяна, и Антонина уже были замужем, Татьяна недавно мальчика родила и не работала, Антонина же, наоборот, готовилась кого-нибудь родить и тоже деньги зарабатывать временно прекратила. Ну, а Верка, в иные месяца не меньше отца на сдельщине выгонявшая, тихо завидуя сестрам, все заработанное тратила на приданое. Она, в отличие от сестер, была, по общему мнению,
Забегая вперед, скажем, что это по меркам того времени Вера была страшновата, поскольку уродилась субтильной и долговязой. А сейчас бы она, может, была далеко не самой последней супермоделью на лучших подиумах мира. И жених ей, правда уже на излете третьего десятка, достался красавец. Видать, утонченный вкус парень имел, хотя из-за выбора своего сразу молвой тоже в придурковатые был зачислен, поскольку на хитрого и расчетливого уж точно не тянул.
Но это бы полбеды, однако парень, женившись на богатой да работящей, быстро-быстро неисправимым алкоголиком да дебоширом сделался, и несчастная Вера безропотно маялась с ним всю недолгую и в целом безрадостную жизнь…
В общем, так сложилось, что ни одна из сестер, когда братья обучались ремеслам, не могла оказывать сколько-нибудь существенной материальной поддержки родителям. Только — моральную. И львиную долю средств, выделяемых родителями Аркашке, пожирал злосчастный автобус. Будто мало было чисто физических мучений, доставляемых им. Так что пока Аркашка добывал себе пожизненное право на легкий руководящий труд, он пирожков с повидлом, продававшихся тогда по пяти копеек за штуку — незабываемая цена — наелся на всю оставшуюся жизнь. И, наверное, ими же изрядно подпортил желудок, нажил гастрит, спустя незначительное время перешедший в полноценную язву, которая, впрочем, с годами благополучно зарубцевавшись, может, избавила своего обладателя от иной тяжкой проблемы…
Мишке же за годы учебы в ремесленном — а это было именно ремесленное училище, которое переименовали в ГПТУ со всеми вытекающими из этого последствиями лишь несколько лет спустя, — и десятой доли невзгод, выпавших брату, не изведал. Он, безмятежно пребывая на полном гособеспечении, всегда почти что досыта кушал, жил в теплой казарме, потом названной общежитием, домой катался в охотку раз в неделю, а то и реже, и форменная одежонка на нем была, уж во всяком случае, добротней, нежели Аркашкины цивильные обноски, изготовленные в основном из пришедших в негодность отцовых. Конечно, кирзовые ботинки с заклепками, для краткости именуемые «гадами», да колючая, как валенок, «диагональ» обмундирования — не бог весть что. Но зато — фурага с кокардой и блестящим ремешком, который можно под подбородком затянуть, поясной ремень с медной бляхой, которую можно заточить и поехать на другой конец города «косаться» с суворовцами. И, наконец, исподнее — рубашка с подштанниками — белое, мягкое да ласковое, как руки матери, меняемое летом на хлопчатобумажное с тряпичными вязками вокруг ног, шеи и посередине.
Правда, на первом году «ремеслухи» у Мишки состоялось довольно основательное знакомство с тем, что позже получило название «дедовщина», однако приобретенный опыт потом существенно облегчил пареньку вживание в трудовой, а затем и армейский коллектив, в которые братан Аркашка угодил совершенно неподготовленным.
И вышло так, что Мишка с Аркашкой завершили свое образование одновременно. Родители и сестры переживали, что, согласно строгому в те времена законодательству, раскидают пацанов по распределению в разные и от дома удаленные места. Однако ничего такого не случилось, как не случилось в свое время и с сестрами, поскольку профессии у всех были самыми банальнейшими, то есть нужными необъятному народному хозяйству повсеместно, в том числе и в родном заштатном городке.