Брат птеродактиля
Шрифт:
А потом наступало время обеда, Мишка уезжал обедать домой, Аркашка гоношил какую-нибудь простейшую тюрю без отрыва от своей бдительности. Мишка, надо сказать, возвращался быстро, и рожа его лоснилась, братан же только-только к трапезе вдумчиво приступал.
Но они при этом не особо придерживались незыблемого некогда отцовского правила питаться молча, врезать ложкой по лбу за нарушение этикета давным-давно уж некому было. А коли Аркадий Федорович в данный момент насыщался, то первым нарушал безмолвие уже умиротворенный обедом Михаил.
—
— Му-гу…
— Жри-жри, наводи тело… А мало тебя отец воспитывал — так и чавкаешь за столом, так и сопишь. Наверное, в заводской столовке в прежнее время — тоже… Отсюда и такая карьера…
— М-м-м!
— Не отвлекайся, не отвлекайся, это я, считай, сам с собою. Как ты давеча… А чего жрешь?
— М-м-м… А тебя Мария кормила чем сегодня?
— Для меня моя горячо любимая Машечка сегодня опять расстаралась, слепила ровно тридцать творожных вареников. Я уж их сам сметанкою хорошенько полил, и они в меня, считай, со свистом влетели.
— Ну, так — где уж нам. Нас баловать некому. Но мы и сами, слава богу, не без рук… М-м-м… Холодец у меня сегодня, свиной! Говорил же…
— Но это — суп какой-то!
— А с чего ты взял, будто холодец должен быть непременно холодным и дрыгающимся?
— Да с того, что все так считают!
— Значит, это моя рацуха.
— «Know how», что ли?
— Можешь сколько угодно материться, но мне нравится — вполне вкусно. К тому ж сытно и дешево.
— До чего ж ты все-таки дремуч, братуха, «Know how» — это ж по-английски «знаю — как», каждый день по твоему ящику сто раз говорят!
— Вот-вот, верхушек нахватались, а образования — тю-тю! Зато других, чуть что, дремучими обзываем…
— Тьфу!..
Мишка в сердцах махнул рукой. Встал, якобы еще покурить, сигаретку запалил, потом снова взгляд его упал к брату в тарелку.
— Значит, говоришь, сытно и дешево — горячий холодец?
— А ты не веришь?
— Да нет, этому верю. А как ты его готовишь?
На это Аркашка реагирует живо и пояснения дает с видимым удовольствием:
— Да так же, в принципе, как и Мария твоя. Ноги беру, свиные или говяжьи, над огнем опаляю, если плохо опалены, варю с солью долго — весь день. Потом убираю кости, кладу лаврушку, перчик. Вот и все. Элементарно.
— Ну да, Машечка вроде бы так же. А кожу ты — куда? А мясо вареное добавляешь? Желатин?
— Желатин дополнительный мне ни к чему, как ты сам понимаешь. Мясо — излишество. Да и зубов у меня — не то что у тебя. А кожу — никуда. Ем. Она очень питательная и хорошо жуется, когда поваришь как следует. Попробуй!
— Благодарствуем. Вареными яловыми сапогами не питаемся. Мясо — это вкусно. Хотя уже и не так, как когда-то.
— Вкусно — невкусно… Лишь бы сытно. Да дешево. Тем более что в конечном итоге у всей этой еды, хоть вкусной, хоть не вкусной, одна судьба, — тут Аркадий Федорович, довольный собственной нечаянной, как всегда, шуткой, даже хохотнул слегка.
— То-то и оно,
— Зато ты у нас веселый.
— Увы, я тоже — не очень. А все ж…
И на этом разговор иссякал, на сей раз не достигнув опасного накала. Однако — не последний же разговор…
Накурившись после обеда, Мишка уже совершенно официально завалился спать. Без каких-либо размышлений. И разрешив Аркашке тихо-тихо включить приемник. Поскольку уж лучше едва слышное монотонное нытье, чем неожиданные и куда более громкие реплики брата относительно самых ничтожных событий за окном балка: ворона прилетела — у Джеки из чеплашки ворует еду; как рано темнеет — уже машины опять с фарами едут…
А то еще Аркашка начинал жаловаться на судьбу.
— Тебе хорошо…
— Мне хорошо.
— А мне плохо.
— Тебе плохо.
— Да ты-то с чего взял, что мне плохо?
— Так ведь сам говоришь.
— Мало ли что я говорю. Ведь ты если подтверждаешь, значит, свое мнение имеешь.
— Ну, имею.
— И на чем оно основывается?
— На многолетних наблюдениях.
— Каких?
— Отстань, Аркашка, дай поспать, я всю жизнь после обеда сплю!..
— Вот-вот, ты всю жизнь продрых. А я в сутки — не больше семи часов. Потому что — у меня заботы.
— Знаю, знаю. Печки топить.
— Нет, печки раньше были. А теперь — кошки, собаки, всех накорми. Снег во дворе убери. Огород…
— На огороде у тебя мы все упираемся, как папы Карлы.
— Но поливаю-то огород я всегда один! Из шланга, а все ж — время. И трудозатраты…
— Аркашка, сука, ты еще пожалуйся, что задницу сам себе подтираешь, рыло по утрам без мыла ополаскиваешь! Ведь все, что ты перечислил, элементарное самообслуживание! Семь часов, видите ли, он всего спит!
— А я вот жив все еще. Хотя никто мне по тридцать вареников на обед не лепит. Никто тем более на «рыгаловки» меня не возит. Все — сам. Ты б, небось, давно спился и сдох под забором на моем месте.
— Я б на твоем месте сто раз женился и хрен бы сдох!
— Ладно тебе с Марией повезло…
— Что значит «повезло»? Жен готовых, чтоб ты знал, как и мужей, наверное, не бывает! Добрую жену для себя нужно своими руками вырастить, сформировать! И самому, конечно же, под ее влиянием стать лучше…
Тут Мишка несколько лукавил, пожалуй. Пожалуй, он сам-то себе в глубине души не очень верил, поскольку ни от одной привычки своей, ни от одной особенности мягкая с виду Машечка не отказалась ни в процессе приработки семейного механизма, ни при последующей его многолетней и, в сущности, безаварийной эксплуатации. Не считая, разумеется, того первоначального налета вульгарности — искусственного, как уже говорилось, — который сдуло первым же легким ветерком совместного с Мишкой жительства.