Братоубийцы
Шрифт:
Учитель закрыл глаза; вдруг этот покой, царивший в доме, испугал его. Мало дней уже оставалось ему. Он это знал: изо всех сил сдерживал кашель, чтобы не пугать жену, и тайком сплевывал кровь в красный платок.
Он был болен, при смерти. Он знал это, но этот покой и мир дома казались, ему счастьем, и он испугался. «А вдруг, – подумал он, – какая-то огромная беда нависла над моим домом...» Он посмотрел на жену – раньше времени состарилась, печальная, молчаливая, в черном платке на голове. Столько лет билась она с нищетой, со страхом, с болезнью... Потом повернулся, остановил взгляд на единственном сыне: бледный, и у него уже стали опухать ножки от голода. Сердце его оборвалось. «Мы приговорены, – подумал он. – Но неужели дети наши не увидят хоть капельку радости?
Закрыл учитель глаза и погрузился в раздумья. Страдания и надежды… Сколько раз переполняли они его сердце, сколько раз покидали его. Годы и годы страданий... Годы и годы надежд... Он открыл глаза, посмотрел на сына и жену, посмотрел на деревню и Грецию. Окинул мысленным взором весь мир. Сколько надежд, сколько страданий. Всегда ли таким был человек, или это сейчас, когда рушится мир, умножились его страдания?
И снова сегодня пришел ему на ум древний погребенный город. Мир сегодня – точно такой, как тот город. И ужаснулся учитель, и вместе с тем обрадовался, вспомнив, как ели, жирели, наглели и гибли цивилизации.
Кладовые в Помпее были полны; женщины были бесстыжие, чисто вымытые, бесплодные; мужчины – купцы и ученые – были хитрые, насмешливые, усталые. Боги – их тут было как собак нерезанных –– греки, африканцы, азиаты – вся эта жалкая развратная свора ни во что не верила, была алчной и трусливой и делила между собой, хитро ухмыляясь, людские приношения и души. Город лежал распростертым у ног Везувия и беззаботно хохотал.
Вот земля сегодня – Помпея накануне извержения. Зачем нужна такая земля с ее никчемными женщинами, с ни во что не верящими мужчинами, с ее мошенничеством, болезнями? Зачем живут все эти хитрые купцы, зачем подрастают все эти избалованные дети, которые усядутся там же, где сидели их отцы: в кабаках, театрах, публичных домах? Вся эта косная материя преграждает путь духу. Тот дух, что был у этих поколений, истрачен ими на создание великой культуры: идеи, картины, музыку, науку, технику. Теперь он улетучился. Их назначение исполнено, настал час им исчезнуть. Пусть придут варвары и проложат новое русло духу.
Толпы, страдавшие и голодавшие, бросаются к накрытому столу, за которым сидят хозяева, разморенные, отяжелевшие от обильной еды и питья. Священный миг: хозяева вдруг слышат шум, оборачиваются, сначала смеются, потом бледнеют, беспокойно вытягивают шеи, всматриваясь, и видят: их рабы-рабочие, лакеи, няньки, кухарки – их рабы идут в атаку. Священный миг! Все величайшие подвиги мысли, искусства, труда родились во время этого стремительного восхождения человека.
Великий Борец восходит от косной материи к растениям, от растений к животным, от животных к людям и борется за свободу. Во все кризисные эпохи у Борца этого новое лицо – нет, не лицо, а личина, потому что он один и тот же под всеми масками, которые носит. Сегодня его лицо – Предводитель бесчисленных масс, идущих в атаку и восходящих ввысь. Таков великий клич нашего времени.
Женщина поднялась от очага, повернулась к мужу: всякий раз, когда, она видела его погруженным в раздумья, она начинала разговор, чтобы немного отвлечь его от мыслей.
– Говорят, что позавчера приезжал сюда монах с Афона и привозил в серебряном ларце Пояс Пречистой. Мне это сказала соседка, тетя Ленаки.
Но учитель рассвирепел.
– Молчи, жена, не раздражай меня! О, эти воры, святотатцы, христопродавцы! До каких пор, глупый человек, ты будешь слеп?
Он снова закашлялся, сплюнул
— Жена, – сказал он, – давай помолчим. Я устал.
«Эй, товарищ Бен Иегуда, – мысленно позвал он. –Эй, товарищ Бен Иегуда, на помощь!»
Он закрыл глаза: образ человека, изможденного непрерывной работой мощного интеллекта, голодом и чахоткой, с редкой бородкой, с горбатым носом, с толстыми губами проплыл под его закрытыми веками, медленно закивал ему и уже не захотел уйти и исчезнуть во мраке. Смиренный еврей, упрямая голова, Бен Иегуда4... Всякий раз, когда он падал духом, этот бедный учителишка из безвестного украинского местечка приходил и вселял в него мужество. И он был бедным, чахоточным, умирающим. Но вдруг запала ему в душу и засела там великая идея – воскресить мертвый еврейский язык Ветхого Завета, заставить заговорить на нем всех евреев в мире. И вот он стал проповедовать свою идею. Но все местечко подняло его на смех, и тогда ушел он без оглядки и направился в Польшу, где жили миллионы евреев – возвестить им свою великую идею. Денег на железную дорогу у него не было, и он пошел пешком.
Шел он и шел, падал на дороге, вставал, снова шел дни и ночи. Он дошел до польской границы, но не мог уже держаться на ногах, упал на землю, умирая. Его нашли, подняли, отправили в больницу. Осмотрел его врач, покачал головой: «Тебе осталось жить два дня, – сказал он, – самое большее – три. Если тебе надо сделать какие-нибудь распоряжения, напиши завещание: ты учитель, грамотен». Но тот рассмеялся: «Как я могу умереть, когда у меня есть великая идея? – Он сумасшедший», –сказали врачи и выгнали его из больницы. И снова перед ним была дорога. Он решил отправиться пешком в Иерусалим. Он пройдет всю Европу, придет в Константинополь, пересечет Малую Азию, пройдет Сирию и дойдет до Палестины – пешком. Он шел и шел, просил в деревнях милостыню; где встречал евреев, входил в синагогу, проповедовал свою идею; его осмеивали, и он шел дальше.
Через много месяцев пришел он в Иерусалим. Упал на землю, поцеловал ее, вошел в Святой Город. Нашел какую-то лачугу для ночлега и, не теряя времени, принялся за проповедь: «Мы должны воскресить священный язык наших отцов, заговорить на том языке, на котором Моисей беседовал с Богом, освятить наши губы ожившими священными Словами». Все фанатики-евреи пришли в ярость и стали громко насмехаться над ним, оскорбляя его: они кричали, что он – предатель, отступник, святотатец пытается низвести трижды священные слова до уровня повседневной нечистой жизни, чтобы оскверняли люди своими языками язык Ветхого Завета, язык Бога. И его выгоняли из синагог и предавали анафеме всякого, кто подходил к нему и слушал.
Но Бен Иегуда-упрямец не потерял мужества. Он кричал и кричал в пустыне. Он зажал зубами душу, не давая ей уйти от него, прежде чем исполнит свое назначение. Он открыл школу, женился, взял в жены свою ученицу, еврейскую девочку, чтобы нарожать детей и научить их говорить на родном языке – на древнееврейском. И вот родил он сына – и сын его родился немым! «И поделом тебе, Бог тебя наказал. – кричали ему. – Это проклятие Божие. Вот, судил тебя Иегова и осудил». Но Бен Иегуда не стал на колени. «Вера, –кричал он, – движет горами, и я их сдвину!» Однажды козел погнался за его сыном, когда тому было лет пять. Испугался ребенок, развязался у него от страха язык, подбежал он к отцу, крича: «Отец, отец! Козел!» – на священном языке Ветхого Завета.
Весть о чуде разлетелась, умножились ученики, вошла идея в души и овладела ими. И вот уже кое-где на улицах стали раздаваться древние воскресшие слова. А спустя годы, благодаря упрямству и мужеству, идея победила. И если вы окажетесь сегодня в Палестине, то услышите, как евреи разговаривают, торгуются, ссорятся, влюбляются, произносят речи, печатают книги и газеты на вновь ожившем древнем языке.
Сорок лет прожил Бен Иегуда с того дня, когда врачи решили, что жить ему осталось два-три дня. И только тогда, когда увидел он, что его великая идея ходит по улицам, словно живой человек, он разжал зубы и выпустил свою душу.