Братство камня
Шрифт:
— Разум контролирует плоть, — повторила ее мать. — Таково наше проклятие: мы находимся по эту сторону материи. Мы вернулись, чтобы совершилось последнее превращение.
— Какое… превращение?
Смех Сибиллы заполнил все пространство гигантского кольца.
— Ты так и не поняла основного закона круга, дитя мое? Не поняла, что все это реально?
72
Высокая трава играла с серым ветром, тянулась к нему тонкими пальцами. Рассвет медленно заливал землю пунцовым соком. Три шамана выдвинулись на поляну — цевены называли ее ала —
Диана пыталась не выпускать шаманов из поля зрения, но видела только, как зеленые стрелки травы поглотили их. Разойдясь на сто метров, они застыли как изваяния.
Шаманы разделись. У них была бледная плоть и костлявые конечности. Диана инстинктивно сконцентрировала внимание на матери. Трава ласкала ее круглые сильные плечи, белокурые пряди волос трепетали на ветру. Внезапно Диана заметила, что Сибилла раскачивается: она засыпала, соскальзывала в то промежуточное, потаенное состояние, когда возникает переход в мир духов…
Диана все еще отказывалась принять истину, когда невозможное свершилось.
На землю у ее ног легла тень. Она подняла глаза и увидела парящего на десятиметровой высоте гигантского орла, занявшего боевую позицию на фоне неба. В следующее мгновение их оглушил нутряной рык: казалось, что он вырывается прямо из земных глубин. Диана устремила взгляд туда, где впала в транс ее мать.
Среди безбрежного моря травы стоял на задних лапах огромный медведь. Бурый гризли двухметрового роста. Его шкура переливалась тысячами оттенков, на спине выступала могучая холка, маленькие черные глазки украшали непроницаемо-надменную темную морду. «Самка», — безошибочно определила Диана. Медведица выгнула спину и зарычала, давая понять, что отныне все и вся в тайге должны опасаться ее гнева.
Диана не чувствовала ни страха, ни паники. Эти чувства остались за чертой. Она повернулась туда, где растворился в зелени Поль Саше. Она искала глазами не старого денди, а ощетинившийся загривок волка, canis lupus campestris, типичного обитателя сибирской тайги.
Она ничего не увидела, но почувствовала — такое часто случалось с ней во время научных экспедиций, — как изменился воздух. Запах охоты, жадного, голодного напряжения постепенно заполнял собой пространство и время. Слева послышался шорох, и Диана увидела изготовившегося для нападения волка: могучая черно-белая грудь ходила ходуном, вытянутая морда рассекала траву, узкие глаза горели зеленым огнем.
Диана схватила Джованни за руку и увлекла за собой. Они бежали по поляне прочь от здания лаборатории. Внезапно земля ушла у них из-под ног, и они покатились по крутому склону, обдираясь о камни, пока не приземлились на рыхлую землю. Диана начала ощупывать траву — она потеряла очки. Джованни был занят тем же, и эта простая деталь потрясла ее: два жалких человечка — подслеповатые, грязные, уязвимые — против животных, наделенных сверхъестественной силой. Она наконец нашла очки, нацепила их на нос и поняла, что волк исчез. Охотник на время отпустил свою добычу. Джованни в ужасе пробормотал:
— Что происходит? Боже, что это такое?
Диана прикидывала расстояние до места, где ее мать шагнула за последний предел. Метров четыреста, прямо на запад. Рискованно, но другого решения нет. «Подожди меня тут», — приказала
Оказавшись наверху, они нырнули в заросли. Диана не слишком хорошо ориентировалась, но воспоминание о медведе подстегивало память. Они доползли до места, где свершилось превращение. Диана нашла в траве одежду матери и без труда обнаружила «глок». 45-й калибр. Она вытащила обойму: в ней оказалось пятнадцать пуль, одна была в стволе. Искать оружие остальных участников схватки было слишком опасно. Они вернулись назад и снова укрылись за земляным склоном.
Диана пыталась проанализировать ситуацию. Их было трое. Три хищника, ведомые охотничьим инстинктом. Трое могучих убийц. Наделенные суперинтуицией, восприимчивые, всеведущие, идеально приспособленные к природной среде. Да что там приспособленные — они и есть Природа. Подчиняются ее законам, чувствуют ее ритмы, живут в унисон с ней. Природа и есть их сущность.
Она повернулась к итальянцу:
— Вот что, Джованни: мы сможем спастись, только если перестанем воспринимать окружающую среду как люди, понимаешь?
— Нет.
— Единого леса не существует, — продолжила она, — лесов ровно столько же, сколько видов животных. Каждое животное воспринимает пространство, анализирует его, кроит под себя, под свои нужды, под собственное восприятие. Каждое животное выстраивает вокруг себя собственный мир и не видит ничего за его пределами. Этологи называют это Umwelt [5] . Чтобы спасти свою шкуру, мы должны помнить про Umwelt медведя, волка и орла. Их Umwelt — истинное поле боя, а вовсе не тот пейзаж, который мы воспринимаем с помощью наших пяти чувств. Ясно?
5
Окружающий мир (нем.)
— Но… но… мы ничего не знаем о…
Диана не удержалась от горделивой улыбки. Как давно она изучает эти механизмы? Как глубоко проникла в тайны систем восприятия и стратегий столкновения? Она подставила лицо ледяному ветру и принялась обрисовывать Джованни профиль каждого противника.
ОРЕЛ: всевидящая птица. Телескопический глаз позволяет максимально увеличивать предметы. Пролетая над лесом на высоте сто метров, он способен сфокусироваться на крошечном грызуне и приблизить его изображение таким образом, чтобы оно заняло всю площадь сетчатки. В этот момент происходит еще одно чудо: острота зрения позволяет орлу вести цель, находящуюся прямо по курсу, и готовиться схватить добычу когтями.
Фантастический — до трех метров — размах крыльев дает орлу возможность пикировать на добычу на скорости восемьдесят километров в час, а подлетев совсем близко, в доли секунды практически бесшумно сбрасывать ее до нуля. Клюв и когти птицы в мгновение ока вонзаются в хребет жертвы, так что та даже не успевает понять, что умирает.
Единственное слабое место крылатого хищника — его зависимость от света: глаз орла имеет очень большую глубину, что затемняет поле его зрения и позволяет видеть только при полной освещенности. Значит, птица нападет днем. Как только начнет смеркаться, бой для него закончится. Это жалкое утешение, потому что до темноты ничто и никто не укроется от его острого взгляда.