Братство волка
Шрифт:
Габорн повернулся к Коннел.
— Вы правы. Если я встану во главе армии, Радж Ахтену придется со мной считаться. Я поеду на юг, Флидс тоже получит две тысячи форсиблей.
Коннел смущенно хмыкнула. В ее небогатом государстве двух тысяч форсиблей не случалось набрать и за пять лет.
На этом совет закончился. Поднимаясь из-за стола, лорды заскрипели стульями. Габорн вынул из кармана ключи от королевской казны и передал их Боринсону.
— Милорд, — сказал Джурим, — могу я посоветовать
Габорн кивнул в сторону Боринсона.
— Как он скажет.
Боринсон, покинув зал, отправился в Башню Посвященных, где находилась казна. Миррима пошла следом и, как только они оказались во дворе у крепостной стены, догнала его.
Она схватила его за руку.
— Подожди!
Боринсон повернулся. Ночь была холодной, хотя время морозов еще не пришло. Миррима смотрела на него с тревогой. Даже в темноте было видно, как она красива. Ее тонкая талия, блеск волос в звездном свете отозвались болью в его сердце.
— Ты не вернешься? — спросила она. Боринсон покачал головой.
— Нет. Каррис на девятьсот миль южнее нас. От него до северной границы Инкарры всего триста миль. Я поеду дальше.
Она смотрела ему в глаза.
— И ты не хочешь даже попрощаться?
Расстаться Боринсону было нелегко. Ему хотелось обнять ее и поцеловать. Хотелось остаться. Но его звал долг, а долгу капитан Королевской Стражи был верен всегда.
— У меня мало времени.
— Но оно есть, — сказала она. — У тебя была целая неделя. Разве ты задержался в Гередоне не для того, чтобы попрощаться?
Конечно, она была права. Он задержался, чтобы попрощаться — и с ней, и с Гередоном, и, возможно, со всей своей жизнью. Но сказать он об этом не мог.
Он нежно поцеловал ее в губы и шепнул:
— Прощай.
И уже отвернулся было, чтобы уйти, но Миррима снова схватила его за руку.
— Ты любишь меня? — спросила она.
— Больше всего на свете.
— Почему же ты тогда ни разу не лег со мною? Ты же хотел этого. Я видела по твоим глазам.
Боринсону не хотелось начинать долгий разговор, но все же он ответил честно:
— Потому что мы могли бы зачать ребенка…
— Ты не хочешь, чтобы я носила твое дитя?
— … и принести его в мир, который требует ответственности…
— А я, по-твоему, не готова к ответственности! — повысила голос Миррима.
— А вдруг я погибну? Не хочу, чтобы моего ребенка называли безотцовщиной! — рассердился Боринсон. — Или сыном убийцы короля! Или чем-нибудь еще похуже!
Кровь бросилась ему в лицо, и он даже задрожал от гнева.
Но и гнев не мешал ему в этот момент увидеть себя как бы со стороны — себя, сегодняшнего, и одновременно мальчишкой. Смешно, как долго болят
Боринсону всю жизнь приходилось доказывать, что он чего-то стоит. Потому он и стал одним из самых могучих воинов своего времени. И теперь не боялся никого на свете.
Но Боринсону была противна даже самая мысль о том, что и его сына кто-то станет терзать так же, как когда-то терзали его.
Оказывается, он по-прежнему боится маленьких мальчиков.
— Люби меня! — Миррима попыталась притянуть его к себе.
Но Боринсон наставительно поднял палец и сказал жестко:
— Думай об ответственности.
— Люби меня, — взмолилась она.
Он снял ее руку со своего рукава и сказал:
— Разве ты не поняла? По-другому не будет. Случись мне умереть — а это весьма вероятно — тебе останутся мое имя и деньги…
— Я слышала, что ты страстный любовник, — с упреком сказала Миррима. — Разве ты никогда не ложился с женщиной?
Боринсон изо всех сил сдерживал гнев. У него не было слов выразить свою ненависть к себе, свое желание переделать прошлое.
— Если и ложился, то что с того, — сказал он, — ведь я не знал, что однажды встречу тебя.
— Это не ответственность мешает тебе меня любить, — заявила Миррима. — Ты так себя наказываешь. Но наказывая себя, ты тем самым наказываешь меня — а я этого не заслуживаю!
Она говорила твердо, нисколько не сомневаясь в своей правоте. Боринсону нечего было ответить, оставалось только надеяться, что однажды она поймет — он поступил так ради ее же блага.
Он сжал ее руку, повернулся и ушел.
Глядя ему вслед, Миррима почувствовала, как к горлу подкатывает обида. Позвякивание его доспехов эхом отдавалось от каменных стен. Вот он уже возле опускной решетки Башни Посвященных, вот он исчез в ее тени. Слабый свет звезд падал на вымощенный камнем двор замка.
Конечно, Боринсон тоже прав. Любить — означает брать на себя ответственность за любимого человека.
Но когда он ушел за своими форсиблями, Миррима рассердилась. Он думал только о себе и не подумал о ней.
Через несколько минут Боринсон вышел из башни с кожаным мешком, набитым форсиблями. Увидел ее, отвернулся и направился в сторону конюшни, не желая больше ни о чем говорить.
Миррима произнесла ему вслед:
— Я хочу сказать тебе только одно слово — «ответственность».