Братья Булгаковы. Том 1. Письма 1802–1820 гг.
Шрифт:
По сие время ни Михаил Михайлович, ни другой кто мне ничего не говорил. Он не был вчера в Совете, у Ивана Алексеевича его не видел.
Я был в концерте Ромберга. Народу было множество, и я на несколько времени забыл свои горести. Играет он бесподобно; все были от него в восхищении, а он, я думаю, доволен приходом. Оттуда пил я чай с Боголюбовым и пришел домой рано, чтобы и тебе написать. Пришел, ибо тотчас отпустил карету, чтобы избавиться от лишних издержек. Никто, по крайней мере, не попрекает мне, чтобы я что-нибудь сделал против совести и рассудка, а бессовестно тратил более, нежели имел. Ничто для меня не имеет силы лишения. Море приучило меня без всего обходиться, даже без необходимого. Я не мог не сделать размышления, как непременно должно родителям детей своих определять в такую службу, где бы они могли узнать нужду. Это на всю жизнь их научает
Константин. Петербург, 11 апреля 1810 года
Вчера я в первый раз ужинал у милого Оленина. Сожалею искренно, что давно того не сделал. Провел преприятный вечер.
Государь был несколько дней нездоров. У него болела щека; не слышно и по вчерашний день, чтобы он выходил. Говорят, что князь Алексей Борисович сделан обер-камергером. Не знаю, правда ли, но я думаю, этот слух произошел оттого, что ему послали мундир придворный, шитый по всем швам, – как обер-камергерский. Вот все наши новости.
Мой Тургенев собирается говеть; говорит, что говеет, но вспоминает о сем только ввечеру, когда целый день ел скоромное. Сегодня мы обедали у Уварова.
Константин. Петербург, 14 апреля 1810 года
Наконец, вчерашнего утра, назначил мне граф [Николай Петрович Румянцев] свидание. Я был у него, и вот содержание нашего разговора.
Я описал ему наше положение, невозможность иметь до окончания дела других доходов, кроме жалованья, а оно слишком мало для содержания себя, сказал, что он давал мне слово свое нас защищать и что я явился сего требовать. «Я не могу поехать в какую-нибудь миссию за границу, пока дело не окончено. Вы знаете, что там все дорого, и мне будет невозможно жить пристойно с моим жалованьем. Я могу жить в нищете в своем отечестве, ибо здесь буду смешан с толпою; но в миссии надобно жить согласно моему чину и месту и достойно моей нации. И потом, сверх всех этих рассуждений, я не могу слишком удаляться от брата моего; дело наше может потребовать моего присутствия с минуты на минуту, и надобно, чтобы я был осведомлен о всяком шаге, предпринимаемом братом моим, и тех, кои наши противники противу нас сделают, а сообщения с заграницею медленны и дорого стоят. Стало, принужден я искать места, кое соединило бы в себе оба преимущества: не слишком удаляться мне от брата моего и иметь жалованье вместе с должностью. Так что я прошу вас поместить меня в Молдавии при главном командующем и, ежели возможно, с увеличением жалованья. В неделю я смог бы быть при брате всякий раз, как присутствие мое будет необходимо. Но прежде нежели отправляться мне на это место, я прошу вашего дозволения провести месяц – два в Москве, чтобы ускорить процесс».
Он мне отвечал: «Вы можете быть уверены, что мне хотелось бы быть полезным вам обоим и что я о сем хлопочу беспрестанно. Вам известно, что при графе Каменском есть некто Блудов, младше вас должностью?» – «Господин граф, я ставлю необходимое условие, чтобы г-н Блудов остался и чтобы мое присутствие не принесло ему ни малейшего ущерба. Я дружен с ним, и потом, в жизни своей не совершал я и малейшего дела против моей совести. Она не позволит мне причинить вред кому бы то ни было. Стало, я не хочу иметь его места, а хочу просто состоять при генерале, коему могу быть полезен, будучи хорошо осведомлен о молдавских делах из корреспонденции с нашими начальниками, которую я продолжал все время, пока находился в Вене».
«Единственная трудность, – сказал он мне, – какая может иметь место при таком назначении, это ваше старшинство в чине, но ежели возможно устроить дело так, чтобы Блудов сохранил свое место, а вы будете зависеть только от главного начальника канцелярии, я это сделаю. Дайте мне время все обдумать, завтра я иду к императору и буду с ним об этом говорить, я выдвину ваши услуги, ваше положение и постараюсь устроить все по вашему желанию. Что же до двух месяцев, кои вы желаете провести в Москве, тут возможна иная трудность: дело в том, что турецкие дела, верно, долго не протянутся, – мы надеемся, что генерал Каменский проявит достаточно активности, чтобы скоро привести дело к миру. У турок очень мало войск. Приходите, прошу вас, послезавтра, я смогу сказать вам что-нибудь более положительное, у меня будет время все обдумать и устроить к лучшему». Еще одно заверение в его нужде быть нам полезным.
«А мой брат, что вы сделаете для него?» – «Какие у него планы?» – «Будучи женат и основавшись в Москве,
После сего мы говорили о некоторой сумме дукатов, кои мне должна Коллегия, и он мне сказал просить Жерве напомнить ему о сем прежде его визита к императору. – «Вы знаете, – сказал он, – что его величество вначале отказал, но я поговорю с ним снова и постараюсь их получить. Возвращайтесь в пятницу и рассчитывайте на мое усердие», – и проч. и проч.
Я не могу вспомнить все уверения, которыми наполнил он промежутки нашего разговора. Тургенев в восхищении от места, которое тебе предлагает граф, да и подлинно оно весьма важно, ежели оставят его на том же положении, на котором имел его Львов. Советовать трудно, принять ли тебе его. Место Львова – правитель канцелярии по министерству коммерции, и жалованья он, кажется, 3000, ежели не более, получает. Тургенев и Уваров думают, что его никак упускать не должно. Подумай о сем хорошенько. Не будет ли и для дела полезно, ежели ты будешь здесь? Не будет ли тебе приятнее на несколько времени удалиться от Москвы? Завтра я еще спрошу у графа, писать ли к тебе об этом, а пишу для того, чтобы ты более имел времени перед собой порядочно все обдумать. Тургенев обещался подробнее тебе писать о сем месте и его выгодах. Ежели же ты его не захочешь, то не имеешь ли другого какого в виду? Надобно о сем подумать, посоветоваться с друзьями. Я ходил теперь к Ивану Алексеевичу, чтобы с ним посоветоваться, но никого не нашел дома. Жаль очень! О всем, что я тебе писал, не надобно разглашать.
Я просился в Молдавию по всем вышеупомянутым причинам. Ежели подлинно дела там идут к окончанию, то при мире могу и я себе получить какую-нибудь выгоду, а между тем жалованье там дается серебром, следственно, и я бы имел, вместо одной, три тысячи. Не вбивай себе в голову, чтобы тут были какие-нибудь другие причины, зная мою страсть к военной службе. Это все хорошо бы было в счастливое время, а не тогда, когда я должен стараться всячески облегчать твою участь.
Константин. Петербург, 18 апреля 1810 года
Я к тебе писал с прошедшею почтою о свидании моем с графом; в другом письме прибавил тебе, что он с государем говорил и все устроил так, как я сего желал, то есть, чтобы ни канцелярия графа Каменского от меня не зависела, ни я от нее, я был бы просто при главнокомандующем при особенных препоручениях. Так оно и сделано.
Молдавские дела, вероятно, скоро кончатся, а тогда и я свободен буду, сделав свой долг. Между тем не брани меня, милый брат, что я решился с тобою не посоветоваться: это сделалось так скоро, что я не успел.
У меня есть до самой Молдавии товарищ, доктор Мазарович, который также туда определен. Мы и в Москву с ним едем; я думаю, что ему можно будет у нас прожить то время, что я с вами буду.
Константин. Петербург, 21 апреля 1810 года
Кстати сказать, нам весьма полезна может быть грамота покойного государя к батюшке; даже мы можем на ней упереться. Там сказано: сыны сынов ваших. Не написал бы государь сего, ежели бы у батюшки нас не было, это стоит признания; сказанное государем святым и ненарушимым почитается, а также грамоту должно всегда толковать благодетельным образом для того, кто такие услуги оказал отечеству, как батюшка, и для детей его. Все здесь этой мысли. Я препоручил графу Алексею Ивановичу поговорить о сем с Кошелевым и дал ему копию с грамоты.