Братья и сестры по оружию. Связные из будущего (сборник)
Шрифт:
С того вечера, в очередной раз перевернувшего жизнь, миновало три с лишним дня. И за эти дни бывший прапорщик Земляков-Голутвин ухитрился стать таким же отъявленным душегубом, как и Она. Нет, таким, как Она, стать, пожалуй, невозможно. Изощренный талант требуется…
Тем вечером, когда, забившись в глубь леса, крошечный отряд встал на отдых, Катя развела крошечный костерок. Долго собственноручно подбирала дрова, махала своим облезлым немецким штыком. Костер дыма совершенно не давал, видимо,
— Давай уж, ваше благородие, ужин соорудим, что ли. Горяченького хочется. Если не чай сварганим, так хоть сало поджарим. Эх, какой я котелок на Благовещенском приобрел. Сгинула посудина в поезде вместе со шмотками.
Герман машинально принялся очищать от коры срезанный Пашкой прут.
— Павел, что она там с пулеметом делает?
— Изучает. Она хоть и ловко с ним управилась, но толком «Льюис» не знает. Диск ругает. Заряжание дурацкое, мол. А что диск-то? Патронов всего с десяток осталось.
— Да, английские боеприпасы едва ли на проселке попадутся, — согласился Герман. — Павел, а кто она вообще такая?
— Да мне-то откуда знать? Полагаю, — Пашка украдкой оглянулся, — она оттуда, из «чрезвычайки». Из московской, само собой. Лиха девка, а? Но это мои догадки, на веру не бери. Ну, ты же понимаешь…
— Понимаю. Болтун ты, Павел, вот что.
— Есть маленько, — вздохнул парень. — За языком следить нужно. Да уж между собой что молчать? Нам в плен уже никак нельзя. Шкуру живьем сдерут. Что бандиты, что твои бывшие. Наши, в смысле красные, может, еще и ничего. Да и то, как посмотреть… Ты вот про Катерину спрашиваешь, а я все про нашего поповича думаю. Это кто ж он такой, что за ним вся округа гоняется?
— Да кто он может быть? Сын чей-то. Я даже подозреваю чей, раз к мальчику командование Добровольцев столько внимания уделяет. Пойди к нему да и спроси напрямик.
— Что же я его, пытать буду? Оно мне нужно? Своих блох хватает. Да только если он из ваших, что ж он к тому поручику не рванул? Со слезами счастья? Не хочет к родичам? А бандитам он зачем?
Герман пожал плечами. Гадать не хотелось. В чем краснопузый кучер прав, так в том, что у каждого собственных блох предостаточно. Прот — мальчик не по годам спокойный и рассудительный, но лучше бы он с самого начала себе иных опекунов нашел.
— Ты нанизывай, нанизывай, — Пашка принялся показывать пример, надевая ломтики сала на прут. — Командир наша с тарахтелкой закончила. Сейчас ужин поджарим.
Катя действительно пошла к устроившемуся в бричке Проту. Пулемет барышня несла в одной руке без видимого усилия.
— Вот она же небось и натуральную штангу дернуть может, — прошептал Пашка. — В «Льюисе» ведь больше пуда веса. До чего спортивная барышня, а по виду и не скажешь. И ведь до чего шикарна, когда не скалится, а?
Германа передернуло.
— Чего вздрагиваешь? Она нас с тобой и без пулемета, того — в бараний рог. В поезде-то, видел? — Пашка многозначительно прищелкнул языком.
— Не
— Во-во, а сидела такая милая, барышня барышней, — в голосе Пашки промелькнула странная печаль.
Герман посмотрел на него со слабым интересом. Пашка подхватил прутья с салом и поспешно сказал:
— Пойдем, жрать уж охота, мочи нет.
…Сало шипело и пахло головокружительно. Глотая слюну, Герман с горечью думал, что человек живет скотскими инстинктами — еда, тепло, плотские удовольствия. Честь, совесть, долг — исключительно надуманные, пустые звуки.
Пашка разложил остатки хлеба, разрезал подувянувшие огурцы, развязал тряпочку с солью.
— Колбаску на утро оставим. Ну что они там? Все секреты, тайны… Ночь уже, а мы не жравши.
Катя подошла. Судя по тому, как смачно сплюнула, беседой осталась недовольна. Прот, как обычно, выглядел спокойным.
— Ну, чего нам здесь боги послали? — пробурчала командирша, бросая на траву папаху и по-турецки на нее усаживаясь.
Сало уничтожили в одно мгновение. Было не до разговоров, энергично жевали и от комаров отмахивались.
Герман с наслаждением смаковал кусочек ситного. Катя посмотрела в упор:
— Прапорщик, что дальше делать думаешь? Если решил приговор в исполнение приводить, так самое время. Сала все равно больше «нэма».
— Уйду я завтра, Екатерина Григорьевна. Зря вы стреляли. Это не бандиты были. Да, время военное, но офицерских законов чести никто не отменял. Вас бы не тронули.
Катя поковырялась в кармане галифе, вытащила сложенную бумажку, молча протянула.
Герман, склонившись, к огню читал.
«30 июня. Чрезвычайно секретно… поезд Харьков — Екатеринослав подвергся бандитскому нападению… Павлович Прот Владимирович, 12 лет… приметы: левый глаз… Прапорщик Земляков-Голутвин Герман Олегович, приметы… всем частям и подразделениям по линии Основа — Жихарь — Южный принять срочные меры к розыску… оказывать содействие… лица обладают сведениями особой секретности… Принять меры к скорейшему… ввиду неразглашения среди местного населения… пресекать на месте без промедления… генерал Май-Маевский».
— Здесь написано «принять меры к неразглашению», — пробормотал Герман, — это совершенно не значит, что…
— Да, офицерско-дворянская честь, дух и буква закона, и все такое, — кивнула Катя. — Действительно, что это мне в голову взбрело? «Принять меры», угу. Может, твой поручик просто собирался глаза нам выколоть и языки отрезать? Или аккуратно связать и в муравейник посадить?
— Обрубать языки и иные члены — это больше вам свойственно, — деревянно сказал Герман.
— На монополию не претендую, — равнодушно сказала Катя. — Не мы с вашим поручиком подобные фокусы выдумали. В военное время личности, формально не принадлежащие ни к одной из противостоящих сторон и застигнутые с оружием в руках, приравниваются… К стенке те личности приравниваются-прислоняются. Обманываться на сей счет не советую. Полагаю, теперь персональную бумажку и на тебя сочинят, — девушка покосилась на вытянувшего шею Пашку: — Дай и нашему ездовому почитать. Теперь мы в одной общей заднице.