Братья Львиное Сердце [перевод Б.Ерхова ]

Я хочу рассказать вам о брате. О моем брате, которого зовут Юнатан Львиное Сердце. История эта до того удивительна, что будет похожа на сказку, а то и на небылицу из тех самых страшных, с чертями и привидениями. Но вот самое удивительное: все в этой истории — правда. Ведь так все и было. Хотя кто об этом может знать, кроме нас с Юнатаном.

Ну так вот. Сначала Юнатана не называли Львиное Сердце. Лев – это наша фамилия, и зовут его Юнатан Лев. Меня зовут Карл Лев, а маму Сигрид Лев. Папу Акселя тоже зовут Лев или, вернее, звали — его давно нет, он бросил нас,

когда мне было всего два года, ушел на корабле в море, и с тех пор о нем ни слуху ни духу.

Но я буду рассказывать не об этом, а совсем о другом. О том, как Юнатан Лев стал Юнатаном Львиное Сердце. И обо всех удивительных приключениях, что произошли после.

Юнатан знал, что я скоро умру. Наверное, все знали об этом, кроме меня. Знали даже в школе, ведь я то и дело пропускал уроки, лежал дома и кашлял, последние полгода я и вовсе не выходил из дому. Тетки, которым мама шьет платья, тоже знали, что я скоро умру, как раз из маминого разговора с одной из них я и узнал обо всем, хотя они, конечно, совсем этого не хотели. Они думали, я сплю. А я просто лежал и дремал. И только крепче зажмурился, чтобы не показать им, что услышал самое страшное. Что я скоро умру.

Конечно же, я ужасно перепугался, но решил не расстраивать маму. Мы поговорили обо всем с Юнатаном, когда он пришел домой.

— Ты знаешь, что я скоро умру? — спросил я и расплакался.

Юнатан немного подумал. Наверное, ему не очень–то хотелось отвечать, но в конце концов, он проговорил:

— Да, знаю.

Тут уж я совсем залился слезами.

— Почему все так страшно и несправедливо устроено? — спросил я. — Почему кому–то можно жить, а кому–то нет? Почему кто–то должен умирать, когда не исполнилось и десяти лет?

— Знаешь что, Сухарик, по–моему, ничего страшного в этом нет, — сказал Юнатан, — Наоборот, для тебя это просто прекрасно!

— Прекрасно? — закричал я, — Да чего же прекрасного — лежать в земле мертвым?

— Глупости, — возразил Юнатан, — Ведь ты сам в земле лежать не будешь. Там останется только кожура от тебя. Ну, как от картошки. Ты окажешься в другом месте.

— И где же, по–твоему? — спросил я. Я, конечно, не поверил ни одному его слову.

— В Нангияле.

В Нангияле. Он сказал это небрежно, словно все люди на земле только и говорили, что о какой–то Нангияле. Хотя я о ней не слышал никогда.

— Нангияла, — повторил я, — А где она?

И тогда Юнатан ответил мне: он и сам хорошенько не знает. Знает только, она где–то по ту сторону звезд. И он так заговорил о Нангияле, что, наверное, каждому захотелось бы унестись туда сию же минуту.

— В той земле сейчас пора сказок, пора приключений и походных костров, — говорил он. — Тебе бы там понравилось. Как раз из Нангияла и пришли к нам сказки, продолжал Юнатан, — ведь все, о чем в них рассказывается, происходит там вправду, и если попадешь туда, то приключений там хватит на каждый день с утра до позднего вечера, да и на ночь останется. Это не то, что лежать в четырех стенах, болеть да кашлять. Я уж не говорю, что ты и играть здесь не можешь. Вот так, Сухарик.

Юнатан звал меня Сухариком. Еще с тех пор, как я был маленьким, и, когда я однажды спросил его, почему он так меня зовет, он ответил, что просто любит сухарики, и особенно маленькие сухарики вроде меня. Юнатан и вправду

любил меня, хотя за что — я понять не мог. Ведь, сколько себя помню, я всегда был очень некрасивым, трусоватым да и просто глупым мальчишкой. У меня даже ноги кривые. Я спросил Юнатана, как может он любить некрасивого, глупого мальчишку с кривыми ногами, и он объяснил мне:

— Не будь ты маленьким, славным и некрасивым кривоножкой, так и не был бы моим Сухариком — вроде тех, что я очень люблю.

В тот вечер, когда я узнал, что умру, и испугался, он сказал: не успею я попасть в Нангиялу, как сразу стану здоровым, сильным и даже красивым.

— Таким же красивым, как ты? — спросил я.

— Гораздо красивее.

Вот так сказал! Уж этому–то даже я поверить не мог. Ведь прекраснее Юнатана не было и никогда не будет на свете.

Однажды тетка, что пришла к маме на примерку, сказала: «Дорогая фру Лев, ваш сын просто вылитый сказочный принц!» И, конечно, говорила она не обо мне.

Но Юнатан и в самом деле был вылитый сказочный принц! Волосы у него блестели, как золото, темно–синие глаза светились, ровные зубы сверкали, когда он смеялся, и его ноги, прямые и стройные, совсем не походили на мои.

Да разве только это! Он был еще добрым и сильным, все знал и понимал, получал лучшие отметки в классе, и все дети в нашем дворе ходили за ним по пятам и просились дружить с ним, и он придумывал для них интересные игры и забавы и водил их за город, а я не мог ходить и играть с ними, я лежал целыми днями в кухне на лавке. Правда, Юнатан обо всем рассказывал, когда приходил домой, обо всем, что он делал, и обо всем, что видел, слышал или читал. И он мог сидеть возле меня на лавке и рассказывать сколько угодно, рассказывать без конца. Юнатан тоже спал в кухне на раскладной кровати, он вынимал ее из гардероба по вечерам. Но даже очень поздно, уже лежа, он все рассказывал и рассказывал мне сказки и разные истории, пока мама не кричала из комнаты: «Мальчики! Да угомонитесь же! Калле нужно спать!»

Но попробуй–ка засни, когда все кашляешь да кашляешь.

Иной раз прямо посреди ночи Юнатан вставал и грел мне воду. Я пил ее с медом, чтобы смягчить горло. Да, Юнатан был добрым

В тот вечер, когда я узнал, что умру, и очень испугался, он просидел возле меня несколько часов, и мы говорили о Нангияле тихо–тихо, чтобы не услышала мама. Она по вечерам шила и долго не ложилась спать, швейная машина стоит как раз в ее комнате — разве я не говорил, что у нас одна только комната да кухня? Дверь была приоткрыта, мы слышали, как мама напевает свою любимую песню про матроса, который далеко в море, наверное, она думала в это время о папе. Я не знаю песню наизусть, помню только слова:

Я погибну в море, друг мой нежный, но не плачь, может быть,потом ослепительно белоснежный тихий голубь влетит в твой дом. На окошко сядет, воркуя, и, ласкаясь, слетит на грудь. С неба душу мою живую допусти к себе отдохнуть.

По–моему, это очень красивая и очень печальная песня, но Юнатан засмеялся, когда услышал ее, и сказал:

— Слушай, Сухарик, может, и ты как–нибудь соберешься ко мне. Из Нангиялы. И сядешь белоснежным голубком вон там, на подоконник. Уж будь так добр, не забудь.