Братья не по крови

Царицын Владимир

Я хотел свернуть ему его загорелую голову, об этом красноречи-во говорил мой взгляд. Я уже почти готов был это сделать. Я уже поч-ти слышал хруст позвонков. Наверное, все-таки я не был здоров, как утверждал. И доктор это знал.

– Чук! Гек! – позвал он кого-то.

Дверь открылась, и в палату вошли два санитара. Оба предста-вителя младшего медицинского персонала дурдома ростом были бо-лее двух метров, имели широкие плечи, кулаки, как кувалды и невоз-мутимые рожи. Они остановились у двери. Тот, что встал справа от двери, повернул голову к тому,

что стоял слева, и спросил у него тихо, но так, чтобы я услышал:

– Клизма, думаю, ему может помочь. Как вы считаете, коллега?

Второй санитар скорчил снисходительную гримасу, посмотрел на меня оценивающе, и отрицательно помотал головой.

– Стакан брома и мокрая тряпка между ног, – так же тихо ответил он. – Этого будет вполне достаточно.

– Ну, ну, ну, ребята, поосторожней, пожалуйста. Не каждый мо-жет понять ваш черный юмор. А Виктор Карлович будет лечиться доб-ровольно. Ведь так, Виктор Карлович?

Я оценил обстановку и понял, что мне лучше не рыпаться.

– Я буду лечиться добровольно, – быстро согласился я и еще бы-стрее пошел на мировую. – Как вас звать, доктор?

– Мы с вами тезки, дорогой Виктор Карлович. Зовите меня Викто-ром

Леонидовичем. Я главный врач этого медицинского учреждения.

– Виктор Леонидович! Очень приятно! – Я взглянул на две мол-чаливые статуи у входной двери, оба санитара со скучающим видом смотрели в зарешеченное окно. – Виктор Леонидович, скажите – а как долго будет проходить процесс моего…м-м-м…восстановления?

Тезка усмехнулся, принимая мою игру:

– Недельку поколем, прокапаем капельницы, пожуете таблетки. Потом посмотрим… Ну, рассказывайте.

– Что рассказать?

– А все. Меня, как психиатра, интересует все. О себе расскажите. О своей семье. Где работаете. Где живете. Что делали вчера.

И я, дурак, рассказал.

Все.

Правда, без подробностей.

Наблюдали за мной не особенно навязчиво, у врачей психонев-рологического диспансера пациентов хватало и без меня.

Виктор Лео-нидович в палату заходил, но не часто. Его визиты вызывали у меня неприязнь, граничащую с брезгливостью. Он приказывал мне снять пижамную рубаху и внимательно изучал мой торс, ощупывал мышцы, проверяя их на упругость, просил напрячь бицепс или пресс, удовле-творенно чмокал губами. Я не думаю, что у психиатров на вооружении имеются подобные методы исследования психического состояния больного и заподозрил Виктора Леонидовича в нетрадиционной сек-суальной ориентации. Как позже выяснилось, дело было в другом…

Мне было плохо в дурдоме. Мысли о моей вине никуда не де-лись, они преследовали меня и днем и ночью. Я вспоминал Ларису. Я проклинал себя. Я пытался думать о своем будущем, но ничего не мог придумать.

Я просто был безразличен к тому, что будет со мной. Воз-можно, я не хотел жить.

В тот же вечер ко мне в палату подселили какого-то изможденно-го старика. Я попытался с ним поговорить или хотя бы познакомиться, но старик не реагировал ни на что – лежал, как парализованный,

смотрел в потолок и мочился под себя. Уколы ему ставили в палате. Три раза в день приходила медсестра в сопровождении уже знакомого мне санитара,

Чука или Гека. Санитар переворачивал деда на живот, сестра дырявила ему ягодицу, и они уходили. Не разу не видел, чтобы моего соседа кормили…

Дверь в мою палату на ключ запирать не стали, предоставили полную свободу передвижения. По коридору. Дальше – нет, дверь на лестничную клетку запиралась. В одном конце коридора был туалет, в другом – кабинет Виктора Леонидовича, процедурная и комната, в ко-торой постоянно дежурили здоровяки-санитары. Палаты располага-лись по одну сторону коридора, всего их было шесть. Другая сторона коридора выходила окнами на грязный замусоренный пустырь, за ко-торым виднелись дома частного сектора, черные и убогие. В торце ко-ридора была столовая. Кормили овсянкой. Густой и жидкой, жидкая овсянка называлась супом. Компот был похож на жидкую овсянку. От такого питания, вкупе с инъекциями, капельницами и таблетками в го-лове делалось просветление, а мои горестные мысли иногда задав-ливались безмыслием. Если бы я пробыл здесь дольше, чем мне пришлось, то наверняка стал бы идиотом.

Однажды, кажется, это был пятый или шестой день моего пре-бывания в психоневрологическом диспансере, точно я уже не помню, я вышел из процедурной, получив положенную дозу дряни, и мне вдруг стало дурно

– захотелось блевнуть и закружилась голова. Взбунтовавшуюся овсянку я удержал внутри, а чтобы переждать при-ступ головокружения присел на облезлую банкетку, стоящую между дверью процедурной и дверью кабинета Виктора Леонидовича. В ка-бинете шел разговор. Дверь была плотно закрыта, но слух у меня от-менный, его остроту даже медикаментами этими дурдомовскими не затупить. Я не собирался подслушивать, но, услышав свою фамилию, заинтересовался разговором.

А вдруг речь идет о моей выписке? Го-воривших было двое. Мне показалось, что в кабинете был еще кто-то, но слышал я только два голоса. Одним из беседующих был Виктор Леонидович, голос второго был мне неизвестен.

– Как говоришь, его зовут? – спросил неизвестный.

– Виктор Карлович Ингер, – ответил мой тезка.

– Виктор…Карлович…Ингер, – как бы смакуя мои ФИО, повторил неизвестный. – Виктор Ингер. Вик Инг. Викинг!

Дурдом, есть дурдом, мельком подумал я и стал слушать даль-ше.

– На викинга он похож мало, – запротестовал Виктор Леонидович.
–

Роста невысокого, черный, волосатый. Ей богу, Кабан, ну какой из него викинг? Он на татарина больше похож.

– Будет Викингом, – безапелляционно заявил Кабан. – Слышишь,

Носорог, док рекомендует нам этого Викинга. Ты дай команду Газели, пусть девочка прогонит его по своей базе данных. Но я и так чую – наш он…, этот Викинг.

Мое предположение оказалось верным – в кабинете был еще кто-то. Но этот третий промолчал, наверное, просто кивнул в знак со-гласия.