Братья по разуму

Дивов Олег Игоревич

– А ты, значит, подсматривал! – осклабился Вестгейт.

– Убью!!! – заорал Игорь.

– Да за что?! Все же тебе досталось! Я старался, раскручивал ее эмоционально, а ты…

– Ах ты сука!

– Да пошел ты!!! Я в кустах лежал почти без сознания! А ты в это время смотрел, как она дрочит! А сам ты что делал, когда смотрел, а?!

Дальше события развивались почти по московскому сценарию. Только Игорь на этот раз ударил первым. Локтем правой руки он залепил брату в живот, а кулаком – в глаз. Вестгейт широко открыл рот, уронил голову между колен и в таком положении затих.

Игорь прислонился щекой к ободу руля, вцепился в баранку до боли в пальцах и громко застонал. Ему было

невероятно больно, и он совершенно не понимал отчего.

Когда Вестгейт пришел в себя, оказалось, что Игорь навзрыд плачет – неумело, задыхаясь и размазывая слезы по лицу.

Так их и арестовала финская дорожная полиция – один угонщик обнимает другого, гладит по голове и баюкает, как ребенка, и шепчет ему на ухо слова на непонятном языке.

И улыбается при этом счастливой улыбкой. Как будто утешает очень близкого человека.

Глава 17

Восьмое июня, утро

Внешне участок, принадлежавший господину Хайнеману, от соседних не отличался. И жилище у него было – ничего особенного, типичный швейцарский домик. Но в то же время сразу было видно, что здесь живет русский человек. Словно пылью все присыпали. Где-то что-то хоть чуть-чуть да обшарпано. А увидев в глубине двора отцовский «Лендровер», Вестгейт брезгливо сморщил нос. Даже у лесника Максакова техника выглядела почище.

Из-за кустов в глубине участка поднимался легкий туман. Судя по всему, там пряталось небольшое озерцо.

– Красота! – сказал Игорь, заводя руки за голову и потягиваясь. – Свобода! А также равенство и братство. Только вот пиво в Европах сомнительное, доложу я тебе. Настоящее пиво – это такое, которого незачем выпивать помногу. Возьмем, к примеру, «Гиннесс»… Практически от любого его сорта глубокое и всеобъемлющее счастье обрушивается на меня уже в начале второго литра. А эта косорыловка, которой нас на неметчине угощали, ее же канистрами нужно хлестать…

– Косорыловка – это от «косое рыло»?

– Разумеется. Велик и могуч наш родной язык. Знаешь, какое самое экзотическое название русского деревенского самогона? «Стенолаз».

Вестгейт на секунду задумался, потом коротко хохотнул и снова впал в отрешенное молчание.

– Тоже нервничаешь? – догадался Игорь. – Ну-ну.

– Пошли, – сказал Вестгейт сухо и вышел из машины. Он теперь командовал часто. В Европе роль ведущего в паре как-то вполне естественно перетекла к нему. А Игорь хотя и не потерял своего красноречия, но в целом заметно поутих. Особенно с той поры, как ему на нервы стали давить Альпы.

Двое суток эсэсовцы разных стран передавали братьев из рук в руки, но за это время статус Игоря и Вестгейта так и не определился. Соответственно с ними и обращались – со сдержанной неприязнью. На вопросы отвечал только Вестгейт, коротко и неопределенно. А Игорь молчал, сумрачно улыбался и непрерывно курил, чем особенно досаждал конвоирам-европейцам. Едва обстановка немного разрядилась и воевать стало не с кем, он вспомнил, что неуютно чувствует себя за границей, подозрительно относится ко «всяким нерусским» и вообще хочет домой. Это была, конечно, блажь, но с каждым новым километром, отдаляющим Игоря от Москвы, на душе у него действительно становилось все муторней. Пейзажи вокруг были чужие, дома непривычные, люди странные. И вели себя эти люди совсем не так, как в Москве, где любого иностранца рано или поздно начинают окорачивать русские культурные традиции, одна из которых – сдержанность и корректность на трезвую голову. А здесь все были словно под мухой – развязные, излишне подвижные и голосистые. Игорь представлял себе Европу несколько другой. Как минимум он не подозревал, что здесь ему все время будет хотеться выпить.

Еще хотелось показать конвоирам, что такое Служба –

набить как следует их раскормленные морды и сбежать. Но, во-первых, это было бы глупо. Во-вторых, оружие у братьев все равно отобрали, а сцепиться врукопашную с четырьмя здоровенными лбами Игорь не рискнул бы. Оставалась, правда, клякса, временно превратившаяся в черный блинчик и теперь неодобрительно ворочавшаяся у Игоря в сапоге. Кляксе тоже было нехорошо. Особенно тягостно на ее состоянии отразились те полтора часа, что она пряталась в прямой кишке хозяина во время личного досмотра. Проводивших его финских эсэсовцев штатная экипировка офицера Службы потрясла до глубины души. Они явно никогда раньше не видели ни усовершенствованного игольника, ни спецрации, а маркер-кит разве что не облизывали. Но в итоге у Игоря забрали даже часы и дотошно просканировали все тело. А Вестгейту помимо всего прочего сменили пломбу на зубе.

Зато о «промывке» никто и не заикался. И допрашивали братьев без энтузиазма. Про бойню на явке Интерпола вообще не было ни звука. Может быть, потому, что дотошный Игорь собрал на месте преступления все ядовитые иглы и затер отпечатки пальцев. А потом их спросили: «Вам куда?» – «Fuck off, – ответил Игорь. – Только сначала дайте нам машину и немного денег». – «Я же говорил, он мудак», – сказал двойной агент Пааво, вялый и заторможенный от «промывки». Видимо, местное эсэсовское начальство таким людям на слово не верило. «Я еще с тобой разберусь, – пообещал ему Игорь. – Ты, урод, будешь кровью ссать, срать и блевать. И собаку я твою обожаемую застрелю, возьму грех на душу. Чтобы Мэкс на том свете из-за тебя не расстраивался». – «Я же говорил, этот русский сумасшедший, – объяснил Пааво. – Все они такие». Тогда Игорь обозвал Пааво грязным предателем и подлым шпионом, плюнул ему в лицо, разбил коленную чашечку и едва не выдавил глаз. А Пааво стал как-то очень по-детски молотить Игоря кулаками, вывихнул себе три пальца на правой руке и подвернул здоровую ногу. Прежде чем потерять сознание от удара по голове, Игорь еще и ухо ему чуть не отгрыз.

«Вы его действительно спрячьте куда-нибудь, – посоветовал Вестгейт, когда брызжущего слюной Пааво уволокли в медпункт. За дракой он наблюдал с каменным лицом, предусмотрительно зажатый в углу охраной. – Игорь не профессионал, тонкостей нашего дела не понимает и к двойной игре относится плохо. Искалечит он этого вашего истеричного дурака. Н-да… Машину вы нам теперь не дадите. Ладно, так уж и быть, организуйте нам экскурсию в Монтрё. А оттуда мы – сами. Такой расклад вас устроит?». – «А ваш коллега всегда такой буйный?» – словно не расслышав предложения, спросил координатор операции, пожилой грузный немец, потея и отдуваясь. Он спешно прибыл в Финляндию с Ближнего Востока и сейчас тяжко страдал от перемены климата. «Не знаю, мы всего третий день знакомы». – «Ну-ну. Кстати, а почему Монтрё? Вам же от Цюриха добираться будет гораздо ближе». И, услышав это, Вестгейт неожиданно замкнулся и перестал отвечать на вопросы по существу дела. Он вдруг почувствовал себя так, будто о его тайне личности написали на заборе, и элементарно обиделся. Хотя на родственную связь с Игорем Волковым ему никто и не собирался намекать.

Так или иначе, но в Цюрихе их действительно отпустили на все четыре стороны. Правда, без документов, так что легально покинуть Европу братья не смогли бы. И с дебетной карточкой на сумму, которой в обрез хватило на аренду машины.

Теперь эта машина стояла у заветной калитки, и Игорь протянул руку и нажал кнопку звонка. Вестгейт заметил на запястье брата ссадину от наручников и сам передернулся от боли. В нарушение всех писаных и неписаных правил в машине охрана пристегивала Игоря к ручке двери. А на остановках – к самому здоровому конвоиру.