Братья Шелленберг
Шрифт:
Она обвила его руками, прижалась головой к его груди.
– Бедный, бедный друг, – сказала она, – утешься!
Он взглянул на нее.
– Что же, ты и теперь поедешь в оперу? – спросил он.
– Нет, – быстро ответила она, – я откажу ему.
Но она знала, что это ложь. Слабым, ревнивым людям надо лгать, чтобы иметь покой. Она радовалась, что он должен уехать. О, как далеко она уже отошла от него!
6
Мало-помалу стало обозначаться численное преобладание черных квадратов над белыми. Вот уже только двадцать четыре часа осталось. Женни отправилась в кафе, только чтобы убить несколько часов, хотя этот вечер ей приятнее всего было бы провести наедине с собою. На следующее
«Боже, как это ужасно! – подумала она. – Можно ли так отчаянно тосковать по человеку!»
Штольпе от имени Венцеля попросил извинения. Господин Шелленберг еще занят одним очень важным, совершенно неожиданным совещанием, к сожалению своему, может только позже приехать в театр. Ему, Штольпе, поручено покамест развлекать ее.
Ну, это еще не так плохо. Женни вздохнула легче, стараясь подавить в себе боль небольшого огорчения. «Никакое совещание не должно было бы удержать его!» Но она сейчас же смягчила такое суждение. Не успела она еще усесться, как Штольпе засыпал ее лавиной слов.
– Вот так у нас каждый день, – вздохнул он, упав на подушки автомобиля и ловя воздух ртом. – От семи до восьми утра мы уже ездили верхом по Тиргартену, галопом со скачкой через препятствия, – другой езды Шелленберг не признает. Потом заседание до одиннадцати утра. В одиннадцать – на аэроплане в Лейпциг. Завтрак: два яйца всмятку, стакан кофе и рюмка коньяку. В пять часов обратно, – я спал в кабине аэроплана, – опять переговоры и заседания. Поистине, мне не до веселья. Я работаю от шестнадцати до семнадцати часов в сутки, изо дня в день, даже по воскресеньям. Не понимаю, как это выносит Шелленберг. Что, собственно говоря, дают в опере?
Женни внимательно прислушивалась к его болтовне. Все, что касалось Шелленберга, интересовало ее.
– Дают «Свадьбу Фигаро», – с улыбкой ответила она, – вы этого не знали?
– Нет, простите, фрейлейн Флориан, как я мог это знать? Мне ведь только четверть часа назад было дано это, правда, весьма, весьма приятное и лестное поручение. А кстати, взяли вы с собой договор фирмы? Ну вот и превосходно. Могу облегченно вздохнуть. Шелленберг приказал напомнить вам об этом. А здесь, – простите за рассеянность, – цветы, камелии. Шелленберг купил их в Лейпциге, а я про них чуть было не забыл. Он вверил мне попечение о вас, фрейлейн Флориан. Похвалите меня, если он спросит, остались ли вы довольны мною. Сегодня он был очень немилостив. О, поверьте, мой хлеб достается мне нелегко.
Женни устремила на Штольпе ясный взгляд.
– Но зачем же господин Шелленберг так много работает? – спросила она. – Разве он не может как-нибудь разгрузиться?
– Это и мне совсем непонятно, – ответил маленький господин фон Штольпе. – Не знаю. Разгрузиться? – говорите вы. Разгрузиться? Это совершенно невозможно. Он все делает сам. Жажда деятельности – у него своего рода болезнь. Каждый день он посылает кипу телеграмм, объемом с библию. По вечерам, казалось бы, он должен валиться с ног от усталости. Ничуть не бывало, вечером он наряжается – и пошло, поехало: театры, общество, карты. Для меня загадка, когда он спит. И это длится уже целых три года. Непостижимо! При этом он всегда превосходно настроен. Да вот, вы сами увидите, фрейлейн Флориан! Странный человек этот Шелленберг! необыкновенно странный! Я еще никогда в жизни не встречал такого человека. Если я даже по временам проклинаю его, то… готов был
Всю дорогу Штольпе восхищался Венцелем Шелленбергом, пел ему дифирамбы.
А Женни прислушивалась! Странная вещь, этот незначительный Штольпе, это краснощекое, мелькающее каблучками ничтожество, при виде которого у нее раньше поднимались брови, стал ей вдруг почти симпатичен.
В театре Штольпе превратился в безмолвного лакея, неподвижно сидевшего за ее спиною. Только в антрактах решался он тихо н смиренно осведомляться, не угодно ли ей «чего-нибудь прохладительного – бокал шампанского?»
Незадолго до начала последнего действия отворилась дверь, и Венцель вошел в ложу. Штольпе исчез, не попрощавшись, как тень. Венцель поздоровался с Женни, попросил прощения, и как только он сел рядом с нею, заиграл оркестр.
Женни пришла в сильное волнение. Грудь у нее вздымалась. Она пыталась совладать с собою – напрасно! Она чувствовала на себе взгляд Веннеля, испытующе, но без всякой торопливости скользивший по ней. Этот взгляд, которым каждый другой мужчина пробудил бы в ней негодование, был для нее наслаждением. Взгляд скользил по ее профилю, по волосам, по затылку, по рукам, и она затрепетала под этим взглядом. «Какая у него власть надо мною! Кто меня защитит?» Но потом она перестала ощущать на. себе этот взгляд. Дыхание Венцеля доносилось совсем тихо и очень равномерно. Она взглянула в его сторону в увидела, что он закрыл рукою глаза, словно задремал И в самом деле, в то время как музыка Моцарта реяла в зале, наполняя его чарами и благоуханием, Венцель Шелленберг тихо спал в своем кресле.
Женни попыталась рассердиться на него. Лицо у нее вытянулось, в глазах появилось выражение обиды и горечи. При какой угодно снисходительности, разве это не верх бестактности? Сначала не приехать, а потом заснуть! Никакой другой мужчина не посмел бы так поступить! Она старалась обозлиться – и не могла! «Он спит, он устал», – подумала она, больше ничего, и улыбнулась.
Аплодисменты разбудили Венцеля. Он протер себе глаза и стал разглядывать вышедших на вызовы певцов, как кучку дураков.
– Ради бога, простите меня, фрейлейн Флориан, за то, что я спал! – воскликнул он и рассмеялся. – Сперва я еще слышал музыку, а потом вдруг заснул. Я был страшно утомлен. Спектакль окончился?
Такая откровенность окончательно примирила ее с ним. В ее смеющихся глазах он прочел прощение.
Шелленберг распорядился заказать изысканный ужин в тихом, торжественном ресторане – том самом, где когда-то ужинал с Михаэлем.
– Есть люди, – думала Женни Флориан, – которых никак нельзя узнать, которые прячутся, маскируются, умышленно или невольно. Это глупые, самонадеянные, заносчивые, жалкие создания. Других разгадать удается только постепенно, на протяжении многих лет, а есть, наконец, и такие, – они редки, – с которыми сразу чувствуешь себя, как с хорошими знакомыми. И это честные, простые, богатые натуры, не боящиеся широко открывать двери». К этим последним, казалось Женни, принадлежал и Венцель Шелленберг. Он не говорил пустых слов, не старался быть пленительным, казаться остроумным, втирать очки. Он не позировал, был прост, бесхитростен, прям. Смущение Женни скоро прошло, и у нее было такое чувство, словно она с Венцелем давно знакома.
В первый раз она решилась посмотреть ему прямо в лицо, в первый раз действительно присмотрелась к нему. Это было широкое, грубое, почти крестьянское лицо, но энергичное и значительное. Кожа – потрескавшаяся, смуглая, точно выдубленная. Глаза в нее были вставлены как неправильной формы черепки. И странно. Женни казалось, словно в этот миг она впервые видит настоящее человеческое лицо. Все ее прежние суждения о человеческих лицах казались ей предрассудком и теорией. Теперь только это началось, теперь только она вступает в жизнь и видит лицо человека, каково оно в действительности – без прикрас.