Братья Святого Креста
Шрифт:
Я вынул второй камень и третий.
Вся гробница Ненху-Ра загромождена была обломками, и я начинал бояться, что скоро мне некуда будет девать эти обломки. Я выбил в стене громадный коридор, проход, по которому свободно могла бы проехать колесница и который шел в глубь на двести локтей.
Таковы были стены египетского храма, воздвигнутые руками сынов Израиля!
Сколько камней придется еще мне вынуть? Неужели за четвертым камнем лежит еще ряд, или же только он замыкает мне выход на свободу?..
При первом же ударе моим тараном в этот камень я понял, что он был последний:
С каким восторгом принялся я за эту последнюю работу! Какими могучими ударами награждал я твердыню, так беспощадно заключавшую в себе мое я в течение неподдающегося сознанию времени!
Я был увлечен своей работой, но я вел ее теперь уже не с прежней злобой, и ожесточение, лихорадочное самозабвение сменилось во мне всепоглощающим чувством радостного ожидания.
И вдруг — тяжелый таран застыл в моей руке, и сам я замер: там, за этой тонкой уже преградой, раздавались голоса, и не смутные, громовые крики толпы долетали до меня, но ясная, звучная, членораздельная человеческая речь!..
Какой восторг!.. Я хотел крикнуть, хотел нанести гранитной преграде один, последний, страшный удар — но восторг сковал меня, сделал безгласным и недвижимым.
Слова долетали до меня ясно, я слышал, что разговаривающих было двое, но — странное дело — язык их был для меня почти чужд: это не были обильные гласными звуки египетского языка, не богатый созвучиями язык сынов пустыни — хотя именно на него и походил, не сирийцы были говорившие, не персы и не чуждые эллины.
Отдельные слова были мне понятны, если долетали до меня ясно, но смысла речи я уловить не мог.
Шаги говоривших, раздаваясь глухо, стали удаляться от того места, где я стоял.
Увидеть людей — людей!
Таков был единый помысел, объявший меня мгновенно — и занесенный таран готов был уже разрушить последнюю преграду, как я вспомнил о нескольких уцелевших свитках, лежавших еще в хранилище и могших служить свидетелями моего обвинения.
Я бросился обратно в темницу и бросил их в накалившуюся чашу. Вспыхнуло яркое пламя и высоко поднялось кверху. С каким нетерпением следил я, как коробились, чернели, загорались и уничтожались тонкие листья папируса, как обращались они в пепел!
Последние листки папируса сотлели. Я поднялся с места, взял свой таран и взошел в проход.
Один удар — последний удар!.. И вот — он нанесен моими дрожащими от волнения руками!.. Треснул гранитный камень, полетели осколки, и свет и воздух извне ворвались ко мне!..
IX
Я закрыл глаза, закрыл руками лицо и в изнеможении опустился на обломок камня…
В глубине души моей раздавалась горячая молитва, молитва без слов, молитва благодарения к Всесоздавшему…
Для меня столь долгое, долгое время моего созерцательного, углубленного состояния, для моего освобождавшегося от телесных уз духа существовал Бог —
Потрясенная душа моя, наконец, успокоилась, сознание прояснилось, и обладание телесными чувствами возвратилось ко мне.
Я открыл глаза и осмотрелся. Выход был пробит мною в обширный, светлый коридор, в котором громадные колонны поддерживали своды потолка. Этот коридор был знаком мне: он проходил в главный двор храма. Но я хорошо помнил, что все стены его были покрыты живописью. Теперь же ни на одной колонне, ни на простенках, нигде не было видно ничего, кроме ровного, белого слоя штукатурки.
Но мало ли могло совершиться перемен во время моею заключения!
Я вылез из моего окна и очутился в коридоре.
Туг только обратил я на себя внимание: мое платье все истлело и обратилось в прах, я едва мог сделать из него себе пояс. Волосы мои, свалявшиеся вместе, падали до пола, и длинная борода спускалась ниже колен. Тело мое страшно исхудало, ребра выдались наружу, плечи торчали острыми углами и, казалось, лишь одна почерневшая кожа обтягивает иссохшие кости.
Как мог я предстать пред кем-либо в таком виде?..
Но делать было нечего, и я двинулся вперед.
По мере моего приближения ко внутреннему двору до меня стали доноситься заунывные, дикие крики, протяжные, похожие на какое-то странное пение.
Тщетно прислушивался я, стараясь разобрать слова. Однако, мне казалось, что некоторые звуки напоминают мне что-то знакомое.
Я подходил уже к концу коридора, все более и более удивляясь отсутствию каких бы то ни было изображений. Вот ниша, в которой, я хорошо помню, стояла громадная статуя Ра.
Но теперь ее нет там. За этой нишей сейчас откроется широкая наружная лестница, ведущая прямо во двор.
За двором высятся стены жилищ храмовых прислужников и жрецов. Я знал расположение отдельных частей, из которых состоял храм и, припоминая общий план, решил, что Мемфис лежит к востоку от этого главного двора, закрытый постройками.
Простояв с секунду, я прошел нишу, где была статуя Ра, повернул направо и остановился, пораженный: я действительно стоял на верху гранитной лестницы, спускавшейся во двор. Но постройки уже не загромождали вида в даль. Передо мной расстилались поля, желтели нивы, вдали священный Нил клубился паром, правее высился Мемфис и темнели громады пирамид. Голубой небесный свод открылся моим взорам, и солнце ярко сияло в вышине.
О, невыразимая радость! Я был ослеплен и поражен, но жизнь вливалась в меня могучей волной, восторг переполнял мое сердце и слезы застилали глаза.
Я не замечал людей, бывших во дворе, не думал ни о чем и, пав на колени, воздел руки к безоблачному небу.
Но тут громкие крики сменили слышанное мною заунывное пение, не прекращавшееся до сих пор.
Эти крики вывели меня из неподвижности.
Я обратил свои взоры к земле и вновь поражен был удивлением: главный двор храма наполнен был чужеземцами! Несомненно, то были чужеземцы: на это сразу указывал их костюм, состоявший из длинных одежд, их белые и зеленые чалмы.