Братья Святого Креста
Шрифт:
Мое странствование продолжалось долго, и только на шестой месяц я достиг, наконец, области Рудбара и стоял перед вратами неприступного замка Аламута. Слух о моем прибытии опередил меня, и Мегди принял меня радушно.
Замок Аламут высился на вершине неприступной горы. Отсюда открывался вид на далекое пространство, и сторожевые, расставленные на высоких башнях, всегда могли предуведомить вовремя о приближении неприятеля.
Я с половины пути отослал Бедр-ал-Джемала к иракскому даю с приказанием, чтобы мои воины, по два и по три человека, сходились к замку Аламут,
Это не должно было никого удивить, так как действительно по моем прибытии стеклись к замку многие даже из подданных Мегди и расположились обширным лагерем по склонам горы Аламут.
Сам я, между тем, решил ближе ознакомиться с местностью и в особенности с той системой, благодаря которой Мегди умел держать в слепом повиновении своих воинов. Об этом повиновении мне рассказывали чудеса, которым, однако, я не мог верить. Но ближайшее знакомство с Мегди заставило меня воочию увидеть пример подобного повиновения.
Я говорил уже, что Мегди принял меня с почетом. Это дало мне надежду, что, может быть, он согласится добровольно уступить Измаилу наследие отца его Алия. Я вел с даем долгие разговоры об учении Магомета и с удивлением замечал, что он, в сущности, не признает ни закона Магометова, ни то, что тот был посланником Единого Бога.
В одну из таких откровенных, дружеских бесед, когда мы вдвоем гуляли около стен замка, я решил заметить Мегди:
— Прости мою смелость, могущественный, но мне кажется, что ты не признаешь непреложности закона, данного пророком?
Сказав эти слова, я с тревогой взглянул на старика, боясь, что приведу его в гнев.
Но Мегди только улыбнулся и, остановившись, положил руку на мое плечо.
— Ответь мне ты, Гассан (так называл я себя), посланник великого Измаила-бен-Алии, — сказал он, — а ты сам признаешь за истину все, что сказано в Коране?..
Я потупился и молчал.
— Ответь мне, — продолжал старик, — ты веришь басне о том, что Измаил-бен-Алия, как называют этого человека, провел в заточении, без пищи и питья, несколько столетий?..
— Да, повелитель, — вскричал я, в упор смотря на Мегди, — этому я верю, потому что это я знаю!..
Мегди взглянул на меня с удивлением: тон мой был чересчур искренен, чтобы можно было в нем сомневаться и заподозрить меня в намеренной лжи.
— И ты также! — через секунду вскричал старик. — Этот человек сумел убедить и тебя! А право, я считал тебя умнее и ученее, чем ты есть!..
Эти слова задели меня за живое.
— Постой! — отвечал я. — Я не говорю тебе, чтоб я верил в подлинность Измаила, учение которого я проповедую, или в истинность этого учения, но я знаю, что он действительно провел в заточении долгие столетия, без пищи и питья, и вышел, чтоб возвратиться для жизни.
Мегди глубоко задумался.
— Откуда ты знаешь это? — спросил он после долгого молчания.
— Этого я не могу сказать тебе; но верь, что я знаю, а что я знаю, то истинно.
— Может быть! — с некоторым раздражением отвечал Мегди. — Но чего хотите достигнуть вы, проповедуя ваше учение? Не думаете
— Может быть! — вскричал я, забывая всякую осторожность.
Мегди пытливо взглянул на меня.
— Это хорошо, — сказал он, — что ты не скрываешь своих намерений. Я не стану мстить тебе за откровенность. Но вот что: решил ли ты, в чем заключается моя сила?..
— В твоем учении!..
— В моем учении!.. Не все ли равно — мое ли учение или твое?
После небольшой паузы Мегди снова обратился ко мне:
— Смотри же, Гассан, — воскликнул он, — гляди на этих полных жизни юношей!..
Он поднял руку по направлению к вершине башни.
Я увидел при этом жесте, как оба часовых перегнулись за ограду. Их белые одежды светлым призраком выделялись между зубцами.
Мегди махнул рукой — и один из часовых ринулся вниз с громадной высоты…
Я замер от ужаса…
Лишь только раздался глухой звук ударившегося об землю тела, как снова Мегди взмахнул рукой, и второй часовой последовал за первым.
— Скажи же, скажи твоему Измаилу, — обратился ко мне Мегди, — пусть он спорит со мной!..
Старец двинулся вперед, по направлению к воротам замка.
Я последовал за ним, не имея силы произнести ни слова.
Мы прошли мимо бесформенной массы, в которую обратились тела двух юношей.
В молчании приблизились мы к воротам, из которых уже выходили служители, чтобы убрать тела убитых.
— Приходи на пир ко мне, гость мой Гассан! — перед лестницей своего дворца сказал мне Мегди. — Я покажу тебе, и ты сам испытаешь, что такое блаженство, обещанное мною правоверным! Придешь?..
— Приду!.. — отвечал я.
…один из часовых ринулся вниз с громадной высоты…
Мегди поднялся на несколько ступенек, между тем как я, все еще не будучи в состоянии прийти в себя, оставался недвижим на одном месте. Я не мог оторвать взоров от этого старика: в одно и то же время в душе моей пробуждалась и ненависть к нему, безотчетная ненависть, и захватывающая злоба — и в то же время я готов был броситься к его ногам…
Таково обаяние могучей силы, в чем бы она ни выражалась.
А старик, поднявшись на несколько ступеней, вновь обернулся ко мне.
— А знаешь ли ты, Гассан, — спросил он, — кто были те юноши?
— Твои служители?..
— Мало того, — то были… мои сыновья!..
С этими словами он скрылся в дверях своего жилища.
XIV
Я вернулся в отведенное мне помещение. Я страдал и сомневался. Еще немного времени тому назад мне казалось ничтожным пролить человеческую кровь, пожертвовать многими жизнями для того, чтоб осуществить свои планы. Я думал, что для этого нужны только твердое намерение и сильная воля.