Братья Ждер
Шрифт:
У местных жителей есть присловие: «Сделай доброе дело — и хоть брось его в Дунай, хоть рыба карп его проглотит, а господь через девяносто девять лет об этом вспомнит и вознаградит». А вот какое возмездие будет Сулейман-бею в час Страшного суда за тех, кто кинулся в воду по его милости? Думается, бог измаильтян — Аллах — даже и не призовет его на суд, а так и оставит в котле с кипящей смолой. Да и тут, на земле, владыка его Мехмет-султан не выносит его близ себя. Оттого он и сослал сюда, на самый край черного царства.
И, услышав о том, что тут случилось, возможно, сам султан отвернется и скажет: «Эх! Лучше и чище стало на белом свете без этого чудища, которое я
Слушая все эти были и небылицы, второй конюший Симион с трудом сдерживал себя. Греческого вина он чуть пригубил, ел немного, мысленно обещая себе с лихвой наверстать это воздержание, если небо смилостивится и поможет им одолеть грозящую беду.
Сотрапезники разгорячились и говорили все сразу, но Симион сумел все же кое-что разобрать. Теперь ему ясно было, что Ионуц таится в камышовых зарослях Орманлы- гьол и ждет подмоги от своих. «Этот малец оказался разумней целого совета, — размышлял он. — Повинуясь горячему своему нраву, он помчался, точно буря. Но в пути проснулся разум и подсказал ему, как воспользоваться силой, двинувшейся по его следам».
«Что же делает малец и где он?» — терзал себя вопросами второй конюший. После долгих раздумий он пришел к самому удивительному заключению: именно в словах казначея Кристи скрывалась истина, как в семени скрывается будущий цветок. Если предположения Ионуца оправдались и сила, которую он ждал, прибыла, он ни за что не согласится выйти из камышей и, повинившись, отправиться восвояси. Воинская сила нужна ему для того, чтобы прорваться в сераль мерзкого Сулейман-бея и вызволить Насту.
Где же может быть в таком случае Ионуц? В Килийской крепости он не стал ждать, чтобы не угодить в ловушку, значит, переправился со своим служителем на турецкий берег, но вряд ли далеко отошел. Даже если ему удалось приблизиться каким-нибудь образом к сералю или к глинобитной крепости, он обязательно должен снова вернуться на берег и ждать, что произойдет дальше.
Завтра же утром, решил Симион Ждер, надо выйти на берег, обследовать его, поговорить с рыбаками. Тотчас же после этого весь отряд оставит крепость на глазах у чужеземных купцов. Пыркэлаб притворится сердитым, будет угрожать гневом государя, уговаривать близких Ионуца отказаться от замышляемого дела. Затем ворота закроются, и все увидят, что власть отреклась от них, а тогда купцы, как добрые христиане, вознегодуют, и кое-кто из них призовет своих корабельных служителей пойти на помощь обиженным. Купец Дэмиан, и он, Симион, осторожно пройдут вдоль высокого берега. Двое рыбаков будут следовать чуть поодаль на лодках. Дэмиан, притворяясь мирным торговцем, попытается пробраться поближе к сералю. Симион же будет следить за Дэмианом издали. В эти часы, до полудня, обязательно должен выглянуть на свет и Маленький Ждер.
Как показали события следующего дня, предположения второго конюшего почти полностью подтвердились.
Там, в Орманлы, на холмике между янычарской крепостью и сералем Сулеймана, недалеко от пустынной дубовой рощи находилась священная могила старого воина. Тому сто тридцать лет, в царствование султана Мурада, чей двор был в Одрии, знаменитый военачальник Ибрагим, из дома Османа, первым проник со своими отрядами до самого северного рукава Дуная и здесь пал в бою. Над его могилой турки построили сводчатую гробницу на кирпичных столбах с черепичной кровлей. Рядом с гробницей посадили анатолийское дерево, названия которого на Дунае не знали. Многие правоверные приходили на могилу поклониться и повесить какую-нибудь безделицу на ветвях дерева. И потому на этом чужом дереве зимой и летом висели мелкие монеты и разноцветные лоскутки.
В четверг перед заходом солнца слуги Сулейман-бея, заметили в этом уединенном уголке двух чужеземцев, которые усердно молились, преклонив колена. Затем чужестранцы поднялись и повесили на обнаженные ветви дерева какие-то голубые нитки. Закончив свою смиренную молитву, они отошли в сторону и стали рассматривать бойницы турецкой крепости, озаренные пламенем заката. Один из них достал из сумы хлебец и отломил кусок второму. Над ними пронеслись два баклана из тех, что размножились в роще и опустошили ее; подняв голову, путники проводили их долгим взглядом.
В этот предпраздничный вечер у служителей было немало мелких неотложных дел. И потому никто из них не обратился с расспросами к чужакам. Наконец старый надсмотрщик — правоверный мусульманин, милостивый к беднякам, — подошел к путникам узнать, кто они. Шлепая бабушами, он приблизился к ним и спросил:
— Кто вы? Откуда и куда вы держите путь?
Оба путника учтиво встали, но ответил старший из них.
— Господин, — сказал он, — имя мое Тамур. Я татарин. Были у меня родичи в Крыму, а теперь я одинокий и бедный скиталец. Единственное мое сокровище — это мой брат, который от перенесенных побоев и мучений лишился речи. Слышать он еще кое-что слышит, понимает, когда скажешь ему «иди сюда» или «ступай», а говорить — не говорит ни слова. Сам видишь, господин, юнец пригожий, достойный служить у доброго хозяина. Прошли мы долгий путь до этой священной могилы, чтобы вымолить для моего брата исцеление. Коли не найдется тут для нас работы, уйдем в другое место — правоверных в мире много. Един Аллах — и Магомет пророк его во веки веков. Да ниспошлет он тебе, господин, здоровья и мира.
Исак-чауш — человек бывалый — окинул их быстрым взглядом, и сразу же обнаружил, что они в нищенском и убогом одеянии, что их башмаки вконец изношены, а чалмы изодраны. Единственной верхней их одеждой были льняные безрукавки.
— Видать, вы идете с юга, где места теплее.
— Верно, господин, с юга, — кивнул Тамур.
— А здесь в таком наряде мороз сразу прохватит вас, застудитесь насмерть. Пойдемте ко мне, я дам вам по старому шерстяному кафтану.
— Да благословит тебя Аллах за щедрость твою! — поклонился со слезами на глазах Тамур. За ним смиренно поклонился и немой татарчонок.
Они двинулись вслед за надсмотрщиком. Солнце уже зашло, и хмурый Сулейман-бей, охая, поднялся с ковра, опираясь о плечи двух черных невольников. Поднявшись на ноги, он тут же оттолкнул их острием палки подальше от своей высокородной особы. Он весь заплыл жиром и был совершенно лыс. Ступив два шага, он останавливался и натужно дышал. Но его пронизывало холодом, и он опять шагал по направлению к сералю.
— Кто эти черви? — спросил он надсмотрщика, брезгливо отворачиваясь и морща нос.
Исак-чауш остановился. Остановились и его нищие гости.
— Великий господин, это бесприютные чужеземцы.
Как всегда, если Султан-бей был в дурном расположении духа, он плохо слышал. Приложив ладонь к уху, он вскричал:
— Что ты сказал? Не слышу. Повтори…
— Великий господин, это бесприютные чужеземцы. Я веду их к себе, чтобы подарить им по шерстяному кафтану.
— А? А скажи мне, Исак-чауш, что им здесь нужно, в Орманлы-гьол, этим нечестивцам? Коли они ни на что не годны, забей их в колодки и брось в омут.