Братья Ждер
Шрифт:
— Светлый господин, — звал Тамур, — неверные идут, хотят убить тебя. — Немой в ужасе издавал пронзительные вопли. Затем оба повернули к протоке, в которой копошились янычары. Глаза их выражали такой ужас, что султанские служители бросили все и кинулись к своей одежде, оставленной на берегу. Прошло лишь несколько мгновений, и из рощи показались нападающие, вооруженные пиками и саблями. Кое-кто из янычар мчался к крепости, так и не успев натянуть шаровары.
Черные рабы Сулейман-бея вынесли его из парильни.
Владыка
У бойниц и на стенах показалась стража. Воины, находившиеся во внутренних строениях, бросились к воротам с копьями наперевес. Иные кинулись к оружейной палате, чтобы достать для Сулейман-бея кольчугу, шлем с забралом и саблю из дамасской стали.
Пока слуги торопливо снаряжали его, повелитель Орманлы яростно кричал:
— Где Исак-чауш? Приведите Исак-чауша. Пусть пригонит сюда татарских беглецов. Только они, продажные собаки, навлекли на нас беду. Пускай приведут их, и чтобы им при мне отрубили головы.
Сераль подвергся стремительному нападению. Те, кто не знал причин схватки, спешили с гневными криками к крепости. Окутавшись дымом, грохнули две крепостные пушки. А отряд из одиннадцати ратников, шедших бок обок, возглавил бесстрашный юноша, с бритой по-татарски головой, не кто иной, как младший сын конюшего Маноле Черного.
Как только здание сераля было окружено, двери гарема выломаны, решетки сорваны крюками, Ионуц и Ботезату проникли внутрь и выгнали на улицу шестерых старух в шароварах. Из далекого покоя они вывели к свету четырех юных узниц, утеху Сулейман-бея. Но Насты среди них не оказалось. Татарин кинулся обыскивать гарем. Вернувшись, недоуменно пожал плечами.
— Нет ее.
— Быть не может! — вскричал вне себя Ионуц. — Должна быть. Не здесь, так в другом месте. Допроси этих женщин. Приставь им к горлу кинжал, пусть немедля скажут.
Торопливыми движениями Ботезату снова поднял чадры. Женщины стояли, прижавшись друг к другу. Они не казались очень уж испуганными, — видимо, знали, какова участь гаремных красавиц.
Тут пробились вперед конюший Симион и благочестивый Никодим, чтобы узнать, что случилось.
Ботезату достал кинжал и задал женщинам вопрос по-турецки.
Одна из них заговорила нежным голосом по-молдавски:
— Скажите, добрые люди, кого вы ищете?
— Ищем молдавскую боярышню, — хмуро ответил ей молодой предводитель с бритой по-татарски головой. — Мы узнали, что ногайцы продали ее в Очаков, а оттуда ее привели сюда, к Сулейман-бею.
— Кого же именно вы ищете? Тут больше никого нет. А если вы имеете в виду боярышню по имени Наста…
— Ее-то мы и ищем, — воскликнул
— О, ее уже не найти, — произнес со вздохом нежный голос. — Боярыню Тудосию оторвали от нее и увели с остальными рабами за Волгу, а княжну Насту заперли в одной клетке со мной. Когда наш корабль вышел в море, нас обеих выпустили из заточения и повели в комнату, увешанную коврами. Прислуживали нам старые рабыни. И в это время, дождавшись удобной минуты, девушка выкликнула чье-то имя и, вывернувшись точно вьюн, кинулась головой вниз в воду. Ее затянуло под корабль: пловцы так и не нашли тела девушки.
Бритоголовый покачнулся, и купец, Дэмиан едва успел подхватить его.
Очутившись рядом с четырьмя гаремными узницами, второй конюший Симион и благочестивый Никодим внимали последним словам рабыни, говорившей приятным голосом по-молдавски. Краткое беспамятство меньшого не тревожило их, — от такого недолгого забытья любой приходит в себя. Да им и некогда было жалеть Ионуца.
— Кто ты? — спросил Симион узницу.
Он взглянул на нее и, вздрогнув, поднял глаза на Никоарэ. В его глазах он в тысячной доле мгновения угадал воскресшее неистовство давней губительной страсти, подобной той, что владела теперь их несчастным младшим братом.
Оба молчали, растерянно глядя друг на друга, оцепеневшие, будто оглушенные ударом обуха, но вдруг женщина подняла голову и сразу поняла причину их оцепенения. Еще утром тайна, принадлежавшая им троим, была, казалось, забыта навеки, но лучи полуденного солнца вдруг затянула мгла, и из плавней поднялось видение смерти.
— Боже! Боже! — вскричала узница и, отвернувшись, протянула руки, словно ища защиты.
Благочестивый Никодим глубоко вздохнул, сдерживая пламя, вспыхнувшее в сердце.
— Это София гречанка, — спокойно сказал он Симиону. — Когда-то мы оба знали ее.
Второй конюший отстранил рабыню и шагнул к бритоголовому. Зацепившись шпорой за желтые шелковые шаровары одалиски, он рванулся, оттолкнул ногой цеплявшуюся за его колени женщину и обхватил Ионуца. По тому, как юноша сжимал рукоятку кинжала, он понял, что тот снова готов ринуться в схватку.
— Уведите хлопца в сторону, — распорядился старый Маноле Ждер. — Нехристи идут на нас.
Торопливо собрав янычар, Сулейман-бей повел их на противника. Седые воины, час тому назад срезавшие камыши в протоке, шли теперь в бой, как умелые рубаки. Сучавские гости и мореходы тоже выстроились, и оружие их сверкало в лучах полуденного солнца.
Жалобное стенание, звучавшее позади них, внезапно переросло в вопль отчаяния. Гречанка, выпрямившись, вырвала из рук княжеского служителя саблю, мигом повернула ее рукоятью к земле и бросилась на острие. Сталь пронзила ей горло. Она осталась лежать на земле, протянутые руки ее бились, словно она уже плыла по реке вечности.