Братья

Бар-Зохар Майкл

Прошло несколько минут. Дверь в комнату тихонько скрипнула, открываясь, и на пороге появилась сутулая, худая фигура. Алекс затаил дыхание. Щелкнул выключатель, и бедно обставленная комната осветилась слабым электрическим светом.

Алекс, чувствуя, как плохо слушаются и дрожат его ноги, встал и шагнул к дверям, Дмитрий - за ним. "Как мы, должно быть, неуместно выглядим здесь в своей военной форме, символизирующей для старика унижение, жестокость и смерть!" - подумалось Алексу.

Виктор Вульф действительно выглядел совершенным стариком со впалой грудью и абсолютно лысой головой. Изможденное лицо было покрыто густой

сетью морщин, а кожа имела синевато-серый оттенок, свидетельствующий о болезни сердца. Нос у него был аккуратным и тонким, а высохшие и потрескавшиеся от мороза губы едва скрывали неровные, обломанные зубы с несколькими металлическим коронками. Морщинистую кожу на шее натягивал огромный острый кадык. Виктор Вульф был в толстых очках, которые держались на его голой голове благодаря тонкой резинке, а черный костюм из грубой дешевой шерсти болтался на худом теле как на вешалке. Серая рубашка без воротника была какого-то допотопного покроя.

"Боже мой!
– подумал Алекс в смятении.
– И это - тот самый возвышенный и тонкий поэт, околдовавший Тоню Гордон? Тот самый страстный и красивый мужчина, о котором рассказывала Нина, с гривой непокорных черных волос, чувственными губами и могучим поэтическим даром? Автор "Тысячи смертей", человек, написавший "...едины братия вовек"?... Это мой отец?"

Виктор Вульф, казалось, ни капли не удивился, обнаружив в своей комнате двух незнакомых военных. Прищурившись против света, он пристально разглядывал обоих.

– Я вас слушаю, - сказал он хриплым, дрогнувшим голосом.

Сердце Алекса билось сильно и часто, словно пушечное ядро, стуча о ребра.

– Моя фамилия - Гордон, - сумел он проговорить, дрожащей рукой расстегивая воротник своей гимнастерки еще на две пуговицы. Он не хочет и не будет стоять перед своим отцом в этой ненавистной форме.

– Я - Алекс... Александр Гордон.

– А я - Дмитрий Морозов, - сказал его брат. Худая рука старика метнулась к горлу, словно ему внезапно стало плохо. Он покачнулся и схватился за стену. Дыхание его стало частым и прерывистым, губы дрожали как от холода, а блестящие черные глаза перебегали с Алекса на Дмитрия и обратно. Наконец он оттолкнулся от стены и пошел к ним, шаркая по полу ногами. Теперь он смотрел только на Алекса. Еще шаг, в сторону Дмитрия. Потом снова к Алексу.

– Моей матерью была Тоня Гордон, - подсказал Алекс.
– Я ваш... твой сын.

Вульф впился в его лицо своими черными как угли глазами. Подняв руку, он легко дотронулся до щеки Алекса и вдруг отвернулся.

– Нет, - сказал он глухо, указывая на Дмитрия.
– Вот мой сын.

В комнате воцарилась мертвая тишина. Алекс и Дмитрий застыли как соляные столбы, не в силах ни пошевелиться, ни произнести хоть полслова. Лишь глаза их следили за согбенной фигурой Виктора Вульфа, который, шаркая ногами по голому дощатому полу, пошел к Дмитрию.

– Вот мой сын, - повторил он, оглядываясь на Алекса через плечо.

Алекс первым пришел в себя.

– Что такое вы... ты говоришь?

– Я же сказал...
– тонким напряженным голосом вторил Дмитрий. Откашлявшись, он продолжил: - Я - Морозов, сын Бориса Морозова!

Старик только покачал головой, и Алекс готов был поклясться, что на его потрескавшихся губах появилась едва заметная, странная улыбка.

– Я не ожидал, что мы так... встретимся, - сказал он.
–

Я вообще не ожидал, что мы все когда-нибудь встретимся. Но вот он ты, мой сын...
– Он приблизился к Дмитрию еще на несколько маленьких шагов.

– Ты не Морозов, ты Саша, Саша Вульф. Или Александр Гордон, если тебе так больше нравится...

– Ты сошел с ума, старик, - пробормотал Дмитрий и попятился от него, словно охваченный страхом.

– Нет, ничуть, - в этом старом и хрупком теле вдруг обнаружился недюжинный запас сил, а черные глаза вспыхнули, словно возвращаясь к жизни.

– Посмотри на себя в зеркало, сынок, - сказал он Дмитрию.
– Посмотри, и ты увидишь наше с тобой сходство.

Его рука взлетела в воздух, как бы описывая воображаемые контуры лица.

– Тот же подбородок, те же скулы, такая же родинка над верхней губой, - Вульф коснулся своего лица, и голос его потеплел.
– Ты действительно мой сын, не сомневайся. Тебя зовут не Дмитрий, ты - Александр, Саша, мой маленький Сашенька. Я уверен в этом, хотя никогда не видел тебя взрослым... Господи, как мне не хватало тебя, сынок.

Алекс следил за их разговором совершенно потрясенный.

– Ерунда!
– выпалил Дмитрий и уперся кулаками в бока. Голос его слегка дрожал.
– Внешнее сходство еще ничего не значит!

– Конечно, - кивнул старик, - безусловно... Он покачнулся и поспешно схватился за подвернувшуюся ему под руки спинку стула. Некоторое время он молчал, пытаясь отдышаться.

– Видишь ли, Саша, - сказал он наконец своим хриплым, надтреснутым голосом.
– В 1953 году я встретился с Борисом Морозовым незадолго до его смерти. Мы с ним сидели в одной камере две недели или около того.

– Я тебе не верю, - перебил Дмитрий, белый как стена.
– Слишком это невероятное совпадение. Чтобы из миллиона заключенных встретились именно вы двое...

Виктор Вульф кивнул в такт его словам.

– Разве я сказал, что это было случайностью, Александр?

"Как странно, - подумал Алекс, - как странно слышать, что старик зовет Дмитрия Александром, Алексом".

– Это было отнюдь не совпадение. У Морозова все еще оставались в МГБ его старью связи: близкие друзья, люди, которые были ему обязаны. Он попросил, чтобы нас поместили в одну камеру. Он знал, что его расстреляют, и хотел встретиться со мной. Ему нечего было больше терять.

Вульф замолчал, часто дыша и сжимая горло свободной рукой. Алекс сорвался с места и выбежал в крошечную кухоньку. Стаканов здесь не было, но он обнаружил рядом с раковиной недавно вымытую глиняную чашку. Набрав в нее воды, он поднес ее старику, и тот с жадностью выпил, пролив несколько капель на подбородок.

– Спасибо, - кивнул он и похлопал Алекса по плечу. Затем он снова повернулся к Дмитрию.
– Борис Морозов рассказал мне, что случилось с Тоней, - продолжал он.
– Он сказал мне, что когда он увидел ее мертвой - а он наблюдал за расстрелом из окна, как ты знаешь, - то поклялся спасти ее мальчика, своего единственного сына. Борис Морозов знал, что кто-нибудь в МГБ может приказать, чтобы с детьми Тони Гордон тоже расправились. Семьи изменников родины тоже часто страдали, как ты помнишь. Даже если бы его сына оставили в живых, вся его жизнь была бы сломана. И тогда он поклялся, что его сын должен вырасти свободным человеком в свободном мире, лучше всего - в Америке.