Братья
Шрифт:
– Рады приветствовать вас в "Уолдорф-Астории", мисс. Добро пожаловать, сэр.
Таинственно улыбаясь, Клаудия с достоинством ступила на мраморные ступеньки роскошного отеля и пересекла шикарный вестибюль, выдержанный в бело-голубых тонах. На нее оборачивались, и Клаудии, похоже, это нравилось. Пожилой джентльмен в бархатном смокинге, сидевший под старинными вычурными часами, привстал со своего места и улыбнулся Клаудии.
Алекс следовал за ней со своей дорожной сумкой в руках, одновременно сбитый с толку и зачарованный. Невольно он подумал о том, что каждая минута в обществе Клаудии становится для него волшебным
– Тридцать первый, - шепнула Клаудия с заговорщическим видом одетому в ливрею лифтеру и подмигнула. Все время, пока лифт поднимался наверх, бедняга неуверенно переступал с ноги на ногу по застеленному ковром полу и теребил пуговицы, по всей видимости, борясь с желанием немедленно вызвать кого-то из службы безопасности гостиницы.
Когда лифт выгрузил их на нужном этаже, Клаудия взяла Алекса за руку, подвела к высоким двойным дверям и отперла замок. Отбрасывая со лба прядь волос, она сказала:
– Добро пожаловать в мою скромную обитель! С этими словами она отступила в сторону, давая Алексу возможность войти первым.
При виде роскошного номера-люкс Алекс растерялся. Освещенные мягким светом апартаменты были обставлены дорогой мебелью светло-серого и теплого сливового Цвета. Оклеенные бежевыми обоями стены были украшены цветными акварелями и карандашными набросками с изображением парижских достопримечательностей - Сакре-Кёра, Триумфальной арки, запруженных гуляющими Елисейских полей. Гостиная напоминала собой выставку изысканной мебели конца девятнадцатого - начала двадцатого столетия. Крышка письменного стола у окна, освещенного настольной лампой с желтым абажуром, была сделана из зеленоватого итальянского мрамора. Алексу особенно понравилась висевшая над ним акварель. На ней была изображена баржа на Сене, которая проходила под мостом, а на заднем плане виднелись очертания собора Парижской богоматери. Под ногами слегка пружинил мягкий ковер нежно-бежевых тонов, а рядом с дверью стояли две вазы восточной работы. На круглом журнальном столике, расположенном между двумя старомодными креслами с мягкими подлокотниками, были аппетитно разложены на подносе самые разнообразные бугерброды-канапе и лежала перевязанная хрустящей золотой ленточкой коробка "Годивы" - любимого шоколада Алекса. Из серебряного ведерка со льдом выглядывала бутылка шампанского.
– Как раз вовремя, - заметила Клаудия, беспечно швыряя свой полушубок на диван и хватая с подноса бутерброд с лососиной.
– Клаудия, - сказал Алекс, все еще держа в руках свою сумку.
– Мне нужно позвонить Нине.
– Я уже позвонила ей, - ответила Клаудия, нежно целуя его в щеку.
– И сказала, что ты не вернешься домой раньше завтрашнего утра.
Она откусила бутерброд и в восторге зажмурилась.
– Божественно!
– выдохнула она.
– Не нальешь ли мне шампанского, любимый?
– С радостью, - ответил Алекс, сражаясь с пробкой, - если ты только объяснишь мне, что все это значит.
Пробка с громким хлопком вырвалась у него из рук, ударилась в потолок и отлетела на сиденье нежно-лилового кресла. Алекс смахнул с рукава пену и потянулся за узкими бокалами.
Клаудия с наслаждением опустилась в глубокое кресло и вытянула ноги.
– Сегодня я получила свои первые деньги, Алекс. Мы празднуем
– Бог ты мой, Клаудия, должно быть, ты истратила все свои деньги, чтобы оплатить одну ночь в "Уолдорфе"?
Клаудия нахмурилась, что-то подсчитывая в уме.
– Да, пожалуй, - легко согласилась она. Затем Клаудия снова повеселела, и на ее щеке опять появилась задорная ямочка.
– Ну и что с того? Это мои деньги, и я трачу их как хочу. На свою первую зарплату я купила нам воспоминания, воспоминания о ночи, проведенной в вихре наслаждений. Займемся любовью, красавчик?
Она замолчала, а когда заговорила снова, голос ее звучал тише и мягче.
– Или ты можешь предложить что-нибудь получше, Алессандро?
Он смотрел, как она спит, лежа на спине на широкой двуспальной кровати. Голова ее покоилась на согнутом локте, а мягкие черты лица были скрыты массой рассыпавшихся черных волос. Вторая рука Клаудии, вытянутая вдоль тела, казалась такой тонкой и слабой.
В спальне было очень тихо и уютно. За окном открывалась строгая панорама Нью-Йорка, темное небо было рассечено иззубренным силуэтом Крайслер Билдинг. Несколько ярко освещенных окон одиноко мерцали во мраке. Алекс снова перевел взгляд на обнаженное тело Клаудии и прислушался к ее тихому дыханию.
Он подумал о том, что его судьба была выкована тремя женщинами: Тоней Гордон, чья кровь текла в его жилах, Ниной, которая воспитала его и научила любить Россию - свою далекую родину, и Клаудией, сумевшей рассеять его одиночество. Это она открыла ему, что в жизни есть место радости и удовольствиям, а не только бесконечной череде лозунгов и красных флагов в руках безликих толп, мрачно шагающих к мифическому светлому будущему.
Алекс знал, что Нина недолюбливает Клаудию, считая, что она похитила у нее его любовь. Может быть, она обвиняла Клаудию и в тех переменах, что произошли в его политическом мировоззрении.
Алекс любил Нину все так же сильно, хотя ее фанатическая приверженность коммунистическим богам уже давно воздвигла между ними труднопреодолимую преграду. Всякий раз, когда Алекс оказывался дома, ему приходилось сражаться с Ниной, обсуждая политику Москвы. Его прежнее восхищение Советским Союзом давно улетучилось, а к Брежневу он относился как к циничному деспоту, который сжал в стальном кулаке прекрасную страну и ее великий народ.
Он больше не был маленьким русским мальчиком, затерянным в чужой стране. Алекс давно уже считал себя американцем, и его живо интересовали такие важные проблемы, как война во Вьетнаме и борьба за равные права, которая отчасти подпитывалась его юношескими мечтами о социальной справедливости. Однако основные его интересы лежали в области учебы.
Глубокое знание России, ее истории и общества давали ему ряд преимуществ перед остальными студентами. Он был лучшим на кафедре советологии за всю историю Университета Брауна и без труда добивался стипендий и наград. Его разочарование в коммунистических идеалах превратило Алекса из безоговорочного сторонника и обожателя Советской России в ее строгого и беспристрастного критика. Статья о борьбе за власть в Кремле, написанная им для студенческого журнала, была перепечатана несколькими американскими газетами, и о нем заговорили как о "талантливом исследователе из Брауна".