Братья
Шрифт:
Когда они вышли из ресторана, Дмитрий повернулся к Алексу.
– Пожалуйста, при встречах с другими русскими не упоминай, что я твой брат.
Алекс озабоченно нахмурился.
– Но я же писал тебе письма и упоминал о тебе в своих анкетах для предоставления визы.
– Я знаю. Может быть, именно поэтому тебе и не позволили въехать в страну. Пусть они знают, что у меня есть брат где-то в Америке, но пусть никто не догадывается, что я встретился с ним в Париже. Наши службы, которые ведают направлением на работу за границей, не рекомендуют туда людей, у которых есть родственники за рубежом. Ты же теперь
– Хорошо, - согласился Алекс.
– Давай скажем, что мне понадобились для моего исследования кое-какие Цифры, я позвонил в Торгпредство, и мы встретились.
Дмитрий кивнул. Братья перешли улицу и повернули налево.
– А как быть с Татьяной?
– спросил неожиданно Алекс.
– Я с ней поговорю.
Дмитрий привел Алекса в маленький ночной бар на Рю Вавен, и они продолжили свой разговор за бутылкой коньяка. В баре было уютно и немноголюдно, скрытые в стенах колонки изливали негромкие звуки - спокойные джазовые аранжировки Джерри Маллигана.
Разумеется, Дмитрий не упоминал о своей ненависти к евреям и особенно - к Тоне Гордон. Однако, когда крепкий напиток слегка развязал ему язык, он указал на звезду Давида, висевшую на цепочке на шее брата.
– Ты все время носишь этот медальон?
– Конечно, - Алекс выглядел удивленным.
– Это медальон мамы. Мы же с тобой евреи - разве не так?
– Мой отец был русским, - быстро сказал Дмитрий.
– Не имеет значения, - спокойно сказал Алекс.
– В соответствии с канонами иудаизма принадлежность к еврейскому народу определяется по матери.
Дмитрий стиснул зубы. Он знал об этой еврейской традиции, хотя и пытался похоронить это знание, запереть в самых темных подвалах памяти. Незадолго до того, как уехать из Москвы, он организовал в КГБ отделение антисемитского общества "Память". Разумеется, все это держалось в строжайшем секрете, однако к его ячейке присоединилось на удивление много сотрудников. Дмитрий вполне мог себе представить, что скажут его товарищи, когда узнают, что его мать была еврейкой. Его вышвырнут из организации, которую он сам и основал!
Дмитрий допил свой коньяк одним глотком.
– Раз ты так много знаешь об иудеях, - проговорил он слегка заплетающимся языком, - почему ты не отрастил эти... пейсы и бороду? И не носишь такую мягкую шапочку, как... как...
– Хасиды?
– подсказал Алекс и улыбнулся.
– Я носил... некоторое время.
– Что?!
– Дмитрий недоверчиво уставился на брата. Алекс, негромко смеясь, кивнул.
– Да, - сказал он и поведал Дмитрию о лете, когда, почувствовав, что по горло сыт своим окружением в Университете Брауна, он отправился на поиски своих корней. Эти поиски привели его в здание по соседству с Бруклин Краун Хайте, где располагался штаб хасидской общины Любавитцера.
– Они научили меня молиться и приняли меня в яшиву - так называется их религиозная школа, которая находилась на противоположной стороне улицы. Я даже начал носить ермолку и пытался отращивать бороду.
– Однако сейчас у тебя нет бороды, - заметил Дмитрий.
Алекс пожал плечами.
– Все это кончилось довольно быстро. Любая религия кажется мне бременем. Я увидел самоотречение и забытье, в которое впадали хасиды во время молитвы, и испугался. Я боялся, что, раз
– Он помолчал.
– Хотя они на самом деле не были так уж фанатичны. Они были очень добры, они пели красивые песни и танцевали. Их любовь к жизни была простой и естественной. Должно быть, я поздно начал. Если бы им удалось заполучить меня лет на десять раньше, то ты сейчас разговаривал бы с этаким евреем в меховой шапке и длинном шелковом кафтане.
– Хвала Иегове!..
– с сарказмом подхватил Дмитрий.
Они расстались только на рассвете, пообещав друг другу встретиться завтра в это же время, чтобы выпить и поужинать вместе.
Дмитрий жил на пятом этаже в приземистом здании восемнадцатого века, и окна его квартиры выходили на Парк де Монсо. До дома он добрался на такси. По крайней мере в Париже он мог себе позволить не пользоваться своими обычными уловками - "чистилищами", пересадками с одного вида транспорта на другой, конспиративными квартирами. Здесь у него была официальная должность представителя советского внешнеторгового объединения, и он мог действовать совершенно легально. Французская "Сюртэ" безусловно догадывалась, что его прислали в Париж не матрешками торговать, однако, покуда они не поймали его на месте преступления, он мог спокойно вершить свои дела у них под самым носом.
Он отпер дверь квартиры и вошел в маленькую прихожую. В квартире витал так хорошо знакомый запах, и всю его сонливость сняло как рукой. Свет он зажигать не стал. Быстро раздевшись, он шагнул в спальню, подкрался к широкой кровати и резким движением откинул в сторону одеяло.
Татьяна вздрогнула и проснулась, глядя на него в полутьме. Узнав его, она откинулась на подушки и раскрыла ему свои объятия. Ее обнаженное тело звало Дмитрия; оно принадлежало ему и готово было удовлетворить все его желания.
Когда Алекс вернулся домой, уже светало. Он прошел в комнату, снял трубку телефона и продиктовал телеграмму в Нью-Йорк для Нины: "Удивительные новости. Дмитрий в Париже. Встретился с ним сегодня. У тебя есть еще один красавец племянник. Подробности в письме. Люблю. Алекс".
Повесив трубку, он открыл высокие французские окна и вышел на узкий балкончик своей квартирки. Воздух был свеж и прозрачен, и над черепичными крышами погруженного в сумерки города зловещей двухглавой тенью высился собор Нотр-Дам. Узкая полоска неба на востоке расширялась, превращаясь из серой в розовую, тронутую золотыми лучами еще скрытого за горизонтом солнца.
Это было захватывающее и величественное зрелище, однако мысли Алекса были заняты совсем иным. Незаурядное, страстное лицо Дмитрия накрепко запечатлелось в его памяти.
"После стольких лет я наконец встретил своего брата", - размышлял Алекс. Дмитрий безусловно принадлежал к породе победителей; этот человек сделал себя сам. Выкарабкавшись из нищеты и голода, он сумел занять важное место в советской иерархии. Кроме того, Дмитрий был красив собой и умен. Но он лгал.
Алекс присел за стол и написал Нине длинное письмо, подробно остановившись на обстоятельствах их встречи с Дмитрием. "Ниночка, дорогая моя, - добавлял он.
– Есть еще кое-что, не очень приятное быть может, но я должен обязательно сказать тебе об этом. Я не верю ни единому слову из того, что рассказал мне брат".