Братья
Шрифт:
– Я с виду нахрапистый, – озвался Сидельников, отправляя в рот кусок селедки, – на мужиков, а баб боюсь, как порох огня. Тут у меня все немеет. Язык особо!
– С твоим горлом только сотником быть да орать на полном скаку: «Шашки – на-голо!» За версту будет слыхать.
В трубе заныл ветер. Стеганул по стеклам снежным песком.
– Неужто юго-восток пошел гулеванить? Пропала охота. Опять пасти занесет.
– Ладно, коль пурга, то и я на Опечек не поеду. Давай еще бутылочку откроем. Мне последним рейсом пять ящиков к свадьбе
Сотников вышел из-за стола и вскоре вернулся с бутылкой.
– Вино заморское – не нашенское! – для пущей важности сказал он. – Пьется как вода, без горчинки. Заметил, Митрофаныч?
Теперь он налил в большие стеклянные рюмки. Белое вино с желтоватым отливом искрилось при свете лампы.
– Ну настоящий янтарь. Его, видать, надо пить только из стекла, а не из дерева. Цвет во вкус вводит. Раньше пили только португальские короли. Мальвазия называется. А теперь и купцы енисейские пьют. Давай, Сидельников, и мы себя чуток королями почувствуем. Катя, на – попробуй. Хоть глоток. Благородные дамы его тоже пьют.
– Спасибо, но даже королевский напиток меня не манит. Простите, Киприян Михайлович, но хочу оставаться сама собой. Завистью пока не страдаю да и в королевы не мечтаю. А то Алексей Митрофанович начнет снова поклоны бить.
Сидельников хмельно глядел на Катерину.
– Мой язык остер, как топор у енисейского сучкоруба, но у тебя – как бритва у справного брадобрея.
– То-то же. Смотри не порежься! – съехидничала кухарка.
На улице смеркалось. Разморенный вином Сидельников развалился на стуле и изредка икал. Киприян Михайлович ни себе, ни гостю не наливал. Он тяготился долгим застольем.
– Алексей Митрофаныч, пора тебе домой. Наверное, будет браниться твоя женушка. Ты уж сошлись на метель. Скажи, распогодится – проверишь капканы. Мол, зима длинная.
– Да уж ухвата не избежать. Или поленом попотчует. Моя похлеще Катюши. Да вы знаете. Тут язык прикусить – и спать. Спящего она не тронет. Боится во сне напужать. А так она добрая. По дому управляется за двоих. Я больше в амбаре да на зимнике. Она прыткая. Охотится лучше меня. А может, она удачливей?!
Он поднялся со стула, разгладил сбившуюся за день бороду, взял под мышки счеты, амбарную книгу и направился в теплые сенцы, где осталась волчья шуба и песцовая ушанка. Долго не мог попасть в рукав.
– Вот тебе и хмель! – бубнил он. – Короли, говорите, пьют. Обманное вино. Для утробы незаметное, а в голове туман. Будто на Енисее перед заморозками.
– Ты амбарную книгу оставь. Не ровен час – потеряешь. Пурга ведь.
Сидельников вдруг на миг отрезвел и строго посмотрел на Сотникова.
– Никогда! Даже Богу не доверил бы. Здесь весь амбар на бумаге. Тут десятки тысяч, – он потряс книгой и прижал к себе. – Здесь жизнь моя и честь. Помните, что Алексей Сидельников – не мот и не вор.
Он сунул книгу за пазуху, застегнул все пуговицы и вышел в пуржистую
Киприян Михайлович закрыл дверь на засов, погасил в сенях керосинку и возвратился в горницу. Стол был свободен от закусок, стулья стояли вокруг него, как будто тут и не было недавней трапезы.
Екатерина поглядывала на часы. Они отбили шесть часов вечера. С минуты на минуту должна появиться Мария Николаевна. Она долила самовар, маленькой кочережкой пошевелила в поддувале угли и услышала нарастающий шум закипающей воды.
– Ты чайку захотела, Катя? Я дак все. После вина пить не хочется.
– Жду Марию Николаевну. Обещала прийти.
Она глянула в незамерзший краешек окна в сторону темного пятна церкви. Размытые контуры храма будто ходили ходуном, то появляясь, то исчезая в вихре снега.
– Поземка сильная, видать, к пурге, – решила она и накинула на плечи цветастый платок.
Ей казалось, уличная метель залетела на кухню, укутала тело слоем мягкого холода.
– Ты озябла? – спросил Киприян Михайлович. – А где Аким? Может, печи погасли?
– Нет, горят. Даже окошко начинает оттаивать. Я мысленно озябла, взглянув в окно.
– Может, Мария Николаевна метели испугалась? – предположил хозяин. – Хотя она не из пугливых. Ссыльных не боится, с тунгусами дружит. Умом всех завораживает. Ей бы в другом месте жить. Где она, вокруг все оживает. Есть в ее душе невидимый огонь. В глазах вспыхивают искорки.
– Вы, Киприян Михайлович, даже глаза разглядели. Я думала, вы девиц не замечали.
– Замечал. Взгляд сам двигался за такими, будто оленуху выслеживал на охоте. Только выстрелов не делал. В тебя первую выстрелил, а ранеными оказались оба.
Легонько постучали в окошко.
– По стуку слышу, Маша пришла! – обрадовалась Катерина, накидывая безрукавку. – Я сейчас открою.
И она исчезла в темных сенях. Послышался скрип задвижки, шум ветра и легкий топот. Киприян Михайлович поднялся навстречу.
– Добрый вечер, Мария Николаевна! Проходи, а то заждались тебя.
Маша стряхнула снег с шапки, щеточкой сняла с воротника и повесила шубку на крючок.
– А где ваша галантность, Киприян Михайлович! Кавалер должен встречать даму согласно этикету. Эх, купцы, купцы! Вам бы чуть-чуть светских манер и из казаков можно сразу в дворяне. Не вся еще у вас кровь порченая.
Киприян Михайлович, переминался с ноги на ногу из-за своей неловкости. Он только успел у нее взять шапку и положить на полку. Катерина была рядом и выслушивала замечания гувернантки. Нервничала, пытаясь вставить слово.
– Мария Николаевна, мы росли без гувернанток. Правилам хорошего тона нас не наставляли. Тятя с мамой учили делам домашним! – заступилась за Сотникова кухарка. – Что его, что меня, хотя родители были разные. У казаков своя выучка, у священников – иная.
– Да я не виню. Я шучу, но даму встречать нужно хозяину. Запомните, Киприян Михайлович!