Браво (ил. В.Высоцкого)

Купер Джеймс Фенимор

Якопо не отрываясь следил за всем происходящим, до предела напрягая зрение. Преимущество его положения состояло в том, что он все видел, сам оставаясь незамеченным. Он видел, как кармелит совершал отпущение грехов, а затем подошла большая лодка. Он услышал всплеск более громкий, чем удар весел о воду, и увидел, как уносится на буксире пустая гондола Антонио. Едва гребцы республиканской гондолы успели взметнуть воды лагун своими веслами, как его собственное весло пришло в движение.

— Якопо! Якопо! — пугающе слабо донеслось до его ушей.

Якопо

узнал этот голос и сразу же понял все, что произошло. Вслед за криком о помощи послышался шум волны, вспенившейся перед носом гондолы браво. Звук рассекаемой воды был подобен дыханию ветра. За кормой оставались рябь и пузыри, словно обрывки облаков, гонимых ветром по звездному небу; могучие мускулы, которые уже показали в этот день такую исполинскую силу на гонках гондол, теперь, казалось, трудились с удвоенной энергией. Сила и ловкость чувствовались в каждом взмахе весла, и гондола темным пятном летела вдоль светящейся полосы подобно ласточке, касающейся воды своим крылом.

— Сюда, Якопо.., ты правишь мимо! Нос гондолы повернулся, и горящие глаза браво уловили очертания головы рыбака.

— Быстрей, Якопо, друг.., нет сил!

Вновь рокот волн заглушил голос рыбака. Якопо бешено заработал веслом; при каждом ударе легкая гондола словно взлетала над водой.

— Якопо.., сюда.., дорогой Якопо!

— Да поможет тебе матерь божья, рыбак! Я иду!

— Якопо.., мальчик! Мальчик!

Вода забурлила, рука мелькнула в воздухе и исчезла. Гондола подплыла к месту, где она виднелась только что, и, задрожав, мгновенно остановилась, повинуясь обратному взмаху весла, согнувшему ясеневую лопасть, как тростинку.

Лагуна закипела от этих неистовых движений, но, когда волнение улеглось, вода стала вновь безмятежно-спокойной, как отражавшийся в ней синий небосвод.

— Антонио! — вырвалось у браво.

Ужасающие безмолвие последовало за этим зовом. Ни ответа, ни признака человеческого тела. Якопо стиснул рукоять весла железными пальцами; звук собственного дыхания заставил его вздрогнуть. Повсюду, куда ни устремлялся его лихорадочный взгляд, он видел глубокий покой коварной стихии, столь грозной в своем гневе. Подобно сердцу человека, она, казалось, сочувствовала умиротворенной красоте полуночи, но и, как сердце человека, скрывала в глубине своей страшные тайны.

Глава 16

Еще немного дней, ночей тревожных,

И я усну спокойно — только где?

— Значенья не имеет..

Прощай же, Анджолина.

Байрон, “Марино Фальеро”

Когда кармелит вернулся в покои донны Виолетты, лицо его было смертельно бледно, и он с трудом добрался до кресла. Монах едва ли обратил внимание на то, что визит дона Камилло Монфорте слишком затянулся и что глаза пылкой Виолетты сияют радостным блеском. Счастливые влюбленные — ибо герцогу святой Агаты удалось вырвать эту тайну

у своей возлюбленной, если только можно назвать тайной то, что Виолетта почти не пыталась скрыть, — тоже не сразу заметили его возвращение; монах прошел через всю комнату, прежде чем даже спокойный взгляд донны Флоринды обнаружил его присутствие.

— Уж не больны ли вы! — воскликнула гувернантка. — Отца Ансельмо, вероятно, вызывали по очень важному делу!

Монах откинул капюшон, под которым ему было трудно дышать, и все увидели мертвенную бледность его лица. Взор его, полный ужаса, блуждал по лицам окружающих, словно он силился вспомнить этих людей.

— Фердинандо!.. Отец Ансельмо! — поспешно поправилась донна Флоринда, не сумев, однако, утаить волнение. — Скажите что-нибудь… Вы страдаете!

— Болит мое сердце, Флоринда!

— Не скрывайте от нас… Еще какие-нибудь дурные вести? Венеция…

— Страшное государство!

— Почему вы покинули нас? Почему в столь важную минуту для нашей воспитанницы.., когда решается ее судьба, ее счастье.., вас не было так долго?

Виолетта с удивлением взглянула на часы, но ничего не сказала.

— Я был нужен властям, — ответил монах, тяжелым вздохом выдав свое страдание.

— Понимаю, падре. Вы дали отпущение грехов осужденному?

— Да, дочь моя. И немногие оставляют эту юдоль такими умиротворенными, как он.

Донна Флоринда прошептала короткую молитву за упокой души усопшего и набожно перекрестилась. Ее примеру последовала Виолетта, и у дона Камилло, благоговейно склонившего голову рядом с прелестной соседкой, губы зашевелились в молитве.

— Это был справедливый приговор, падре? — спросила донна Флоринда.

— Нет! — с жаром воскликнул монах. — Или люди совсем утратили веру. Я был свидетелем смерти человека, более достойного жить, как, впрочем, и более готового умереть, чем те, кто вынес ему приговор. Что за страшное государство Венеция!

— Эти люди распоряжаются и твоей судьбой, Виолетта, — сказал дон Камилло. — И твое счастье будет отдано в руки этих ночных убийц. Скажите нам, падре, ваша трагедия имеет какое-либо отношение к Виолетте? Нас окружают непостижимые тайны, и они столь же ужасны, как сама судьба.

Монах перевел взгляд с одного на другого, и выражение его лица несколько смягчилось.

— Вы правы, — сказал он, — эти люди хотят распорядиться и жизнью Виолетты. Святой Марк да простит тех, кто прикрывает свои бесчестные дела его святым именем, и да защитит он ее своими молитвами!

— Достойны ли мы, падре, узнать то, чему вы были свидетелем?

— Тайна исповеди священна, сын мой, но позором покрыли себя живые, а не тот, кто ныне мертв.

— Узнаю руку тех, кто заседает там, наверху. (Так говорили в городе о Совете Трех.) Они годами попирали мои права, преследуя собственные цели, и, к стыду моему, должен признать, что, добиваясь справедливости, я был вынужден подчиниться им, что противоречит и чувствам моим и характеру.

— Нет, Камилло, ты не способен изменить самому себе!