Брайтон-Бич опера
Шрифт:
Довольное мурчанье наевшегося котёнка постепенно сменяется совершенно отчётливым похрюкиваньем.
Володя звонит мне сам, прямо с утра.
— Слушай, у тебя телефон Алены есть? — говорит он, как всегда не здороваясь.
— Есть, конечно, — говорю я. — А что?
— Можешь дать?
— 5951326, — говорю я.
— Ну, у тебя голова, — говорит Володя. — Ты все телсфоны так помнишь?
— Все, — отвечаю я довольно резко в надежде, что он сейчас положит трубку и я смогу досмотреть замечательный сон, в котором я, одетый в пиджак и брюки, залез под душ и никак не мог понять, почему мне так дискомфортно. Когда же я наконец догадался сделать
— Ну ладно, пока. Спасибо, — говорит Володя, и я с облегчением вешаю трубку.
В следующий раз я просыпаюсь от того, что Мурзик тычется мордочкой мне прямо в лицо и лижет нос. На часах уже половина второго, и мне пора вставать, хотя делать этого ужасно не хочется. Кажется, спал бы всегда — пусть даже без того сна, который из-за Володи я так и не смог досмотреть до конца. Но вставать все же надо, потому что завтра я должен сдавать отцу работу, которую мы вместе с ним делаем, а я за свою часть ещё и не брался.. Работа эта — сложнейший перевод инструкции по использованию какого-то прибора, о предназначении и функционировании которого я имею весьма смутное представление. Впрочем, мне разбираться в таких мелочах и не нужно, потому что отец переводит эту инструкцию, наговаривает текст на диктофон, а я всё это потом перепечатываю на компьютере. Он говорит, что так у него гораздо быстрее получается.
С трудом освободившись от назойливых приставаний Мурзика, я отправляюсь на кухню, насыпаю в привезенную ещё из Грузии турку две ложки сахара и две ложки моего любимого кофе с орешками, заливаю всё это холодной водой, зажигаю газ и иду в большую комнату включать компьютер. За пару минут я успеваю запустить интернетовскую программу, и от сводки последних новостей меня отрывает только шум выкипающего на плиту кофе.
Обычное моё утро. Обычный день, ничем не отличающийся от многих-многих других, счёт которым давно уже мною потерян[ ещё один день бесконечного, совершенно не заслуженного мною счастья.
За ужином Татьяна говорит:
— Звонила Зарецкая. Очень просила нас прийти к ним завтра вечером.
— Зачем? — спрашиваю я, с большим неудовольствием отрываясь от котлет с жареной картошкой, которые, как всегда, получились у Татьяны просто замечательно.
— К ним опять придут Эдуард с Аленой, и Марина сказала, что с нами ей будет спокойнее.
— В каком смысле опять? — говорю я. — В смысле после вчерашнего?
— Нет, они и сегодня уже у них были, — отвечает Татьяна. — Созвонились с Розалией Францевной и тут же подъехали. Час просидели с ней, о жизни говорили. Она просила ей гороскоп составить, но не простой, а медицинский. Эдуард сказал, что это очень кропотливое и сложное дело, хотя именно медицинские гороскопы являются его главной специальностью и что он даже диссертацию но ним защищал. Я, конечно, спросила у Марины, показал ли он им хоть диплом какой-нибудь, и она ответила, что да — продемонстрировал, причём не один, а целых два — из Санкт-Петербургской астрологической академии и из какой-то закрытой тибетской школы, куда, как Алёна тут же объяснила, только по рекомендации далай-ламы берут. В общем, договорились, что сам гороскоп с диагнозом будет стоить полторы тысячи, а если Розалия Францевна захочет, чтобы Эдуард порекомендовал ей лечение, то за это придется платить отдельно. По его словам, он ни с кого так мало не берёт, но Алёниным друзьям всегда готов сделать скидку.
— Это очень благородно с его стороны, — говорю я.
— А ты с Володей разговаривал? — спрашивает Татьяна, как будто не расслышав
— Утром ещё, — отвечаю я.
— Ну вот и замечательно, — говорит она. — Умница. ещё котлетку хочешь?
— С паршивой овцы… — говорит отец, когда я приношу ему распечатанный перевод, но я знаю, что это он так шутит, и поэтому не обижаюсь. Да и некогда мне сейчас обижаться, потому что в «Гамбринусе» меня ждут Алик с Володей. Я и так уже опаздываю, но работа важнее, да и деньги отец всегда сразу даёт. Много, конечно, на этом не наваришь, но на пару чего-нибудь импортного и холодного я точно с надиктованной им плёнки понапечатал.
Как я и предполагал, когда я вхожу в «Гамбринус», мои друзья уже сидят за столиком, уставленным кружками и всякой снедью.
— Лёш, мы чешское взяли, тёмное, — говорит Володя. — Нормально?
— Конечно, — отвечаю я. — Что лучше чешского может быть? В Москве за ним когда-то по два часа в очереди стоять приходилось. Если ещё удавалось найти. В «Парке культуры», помнишь?
— Да, недостаточно мы, видно, в братьев-славян нефти залили, что их пиво в таком дефиците было, — говорит Алик. — Танкер небось целый на бутылку выменивали. А то и на кружку. Нет, всё-таки Сталин большую ошибку совершил. Хоть и умный он был мужик, но иногда всё же сильно ошибался — по доверчивости своей и мягкости.
— Смеёшься? — говорю я, отхлёбывая приятно леденящий горло напиток.
— Какой тут смех, — говорит Алик. — He хрен было освобождать всю эту шелупонь. На границе надо было в сорок четвертом году остановиться, с генералами какими-нибудь немецкими здравомыслящими сепаратный мир заключить, и всё. Знаешь, сколько там народа за пивко это легло? Если с умом подойти, то они и так бы нам всё отдали — за нефть ту же. И тогда немцы у них захватчиками считались бы, а не мы. Мы бы в лучших друзьях ходили, а так ходим в круглых дураках.
— Ну почему мы ходим в круглых дураках? — говорю я, хотя спорить с Аликом мне совершенно не хочется. И не потому, что я с ним согласен, а потому что креветки в «Гамбринусе» уж больно хорошие. Почти такие же, как когда-то в «Сайгоне» у Киевского вокзала были.
— Мы-то точно в дураках, — говорит Алик. — Вон на друга своего посмотри. Он просто клинический дегенерат какой-то.
Я вопросительно перевожу взгляд на Володю, а он улыбается своей добрейшей улыбкой, которая вообще свойственна людям такого же, как и он, огромного роста.
— Ну давай, расскажи Лёшке, зачем ты нас сюда вызвал, — говорит Алик. — Ты же его тоже в долю хочешь взять. Расскажи ему, какой ты подвиг сегодня совершил.
— Ты не объективен, — говорит Володя, — и поэтому твоё мнение нельзя принимать всерьёз. Ты Эдуарду этого вечера никогда в жизни уже пе простишь, хотя ты сам нарвался. Подкалывать всех ты любишь, а правду слушать — нет. Да и вообще, я тебе по дружбе рассказал, чтобы ты за мортгидж свой рассчитался наконец, a ты как Фома неверующий. Впрочем, как хочешь. Никто ведь тебя не заставляет.
— Вы объясните, наконец, в чем дело, или нет? — говорю я, хотя, если по-честному, мне не очень-то и интересно.
— Твой дружок закадычный ездил сегодня на прием к нашему Нострадамусу, — говорит Алик. — Тот офис собственный открыл — прямо у Алены в квартире. «Аполлон и сыновья» называется. Двести вечнозеленых американских президентов за визит берет.
— Ну и что он тебе рассказал? — спрашиваю я Володю. — У тебя-то там в Седьмом доме всё в порядке, надеюсь?
— А я про себя ничего и не спрашивал, — говорит Володя всё с той же улыбкой.