Брайтон-Бич опера
Шрифт:
— Нет, — говорит Игорь. — Пару раз видел всего. Он, типа, приятель того мужика, который мне комнaту сдаёт.
— Так ты не работал с ним? — говорит Артём.
— Нет, — говорит Игорь. — А что?
— Тогда ничего, — говорит Артём. — Раз не работал, то и ничего.
— Ну, ничего так ничего, — говорит Игорь. — А что диспетчер этот?
— Да козёл он, — говорит Артём. — Пидор гнойный. Думает, что я для удовольствия собственного на тачке его катаюсь. Мне бабки нужны.
— Бабки всем нужны, — говорит Игорь. — Ты хоть одного человека знаешь, кому они не нужны? Я, например, не
— Ты в себе вообще, Игорёк, а? — говорит Артём. — Ты думаешь, прежде чем сказать что-нибудь, или просто так языком чешешь, потому что тебе звук собственного голоса нравится? Я по двенадцать—четырнадцать часов за рулем, с одним выходным в неделю, а получаю столько, что, когда предкам мою долю за хату и жрачку отдаю, ничего и не остается почти. Я же говорил тебе, сколько тут учёба нормальная стоит.
— Ну и что? — говорит Игорь. — У тебя учёба, у других — ещё что-то. Куда ни придёшь, с кем ни заговоришь — только бабки, бабки, бабки, бабки одни. Все разговоры — кто сколько получает, что за сколько купили, за сколько продали, сколько сэкономили, кого на сколько кинули. Тебе не надоело ещё, нет?
— Какая разница? — говорит Артём. — Кто нас вообще спрашивает, правится нам или не особепно? Ну, допустим, надоело, но разве от этого изменится что? Или меня в Колумбийский университет бесплатно учиться возьмут?
— Колумбийский университет — это круто, — говорит Игорь. — А я вон залог, который за меня эти два ханурика внесли, никак отбить не могу.
— Какие ханурики?
— Ну, знаешь, ходит тут по Брайтону лысый дядька такой, в черном прикиде и с бородой лохматой чуть ли не до пупка, — говорит Игорь. — Он мужику, у которого я комнату снимаю, то ли брат троюродный, то ли сват какой-то. Хрен их там разберет. И друган у него ещё есть — алкаш запойный, от которого баба к америкосу убежала. Короче, они скинулись тогда, внесли за меня полтонны баксов, потому что без этого мне тачку не давали. А я до сих пор им вернуть не моту.
— Чего так много они с тебя слупили? — говорит Артём. — Обычно триста — триста пятьдесят баксов залог.
— Ну, сказали, что я, типа, только приехал. Никто меня не знает.
— Тебя же Додик порекомендовал, — говорит Артём.
— Ну да, — говорит Игорь. — Только им ведь по тамтаму. Ладно. Поедем покатаемся ещё. Я ещё вообще сегодня ничего не накатал. Ну, разве на чебуреки, так я их уже съел.
— Не надо, Игорёк, я понял.
— Ты о чем?
— Ну, понял я, что те три сотни, которые ты у меня ещё неделю назад на два дня попросил, ты мне сегодня тоже не вернешь.
— Да я не к этому.
— А к чему? Просто так философствуешь, как тебе разговоры про бабки надоели? Дядек каких-то приплёл. Меня колышет, сколько кому ты ещё должен?
— Зря ты. Я правда не к этому.
— Ну, не к этому, тогда давай рассчитаемся сейчас и забудем, о’кей?
— Слушай, я же их у тебя не просто так просил. Мне действительно нужно было. Штучку одну прикупить. Оказия хорошая была. Не хотелось упускать.
— Прикупил?
— Прикупил.
— А я теперь что предкам моим скажу? Что они в этом месяце от уплаты ренты освобождаются? А вдруг этот пидор правда меня выпрет?
—
— Каким образом? Нарисуешь?
— Ну чего ты нервничаешь так? Я же сказал отдам — значит, отдам.
— Я не нервничаю. Мне нервничать нечего. Главное, чтобы ты не занервничал.
— Пугаешь? — говорит Игорь уже гораздо менее дружелюбным голосом. — Не люблю я, когда меня пугают. С детства не люблю.
— Нет, Игорёк, — говорит Артём, поднимаясь изза стола, чтобы таким образом оказаться выше попрежне му сидящего Игоря. При этом он очень старается звучать решительно и угрожающе, но получается это у него неважно. — Что я, мама твоя, тебя пугать? Просто для тебя же лучше будет, если ты мне эти три сотни как можно скорее вернешь.
— А то что? — говорит Игорь. — Что будет, если не верну? Покусаешь меня?
— Мальчики, — говорит проходящая мимо их столика уборщица, — на улицу идите отношения выяснять.
— А мы уже выяснили всё, — огрызается Артём и опять поворачивается к Игорю. — Два дня тебе ещё даю. Два дня, а потом продам твой долг пацанам, которые просить не будут.
— Упырям, что ли? — с усмешкой говорит Игорь.
— Увидишь, — говорит Артём. — Мало не покажется.
...— Удивляешь ты меня, — говорит Татьяна, когда за ужином я рассказываю ей о том, что произошло со мной сегодня в школе. — Взрослый мальчик уже вроде бы, а слушаешь такую чушь. И других ещё соблазняешь.
— Эминем — не чушь, — говорю я. — Он — несчастная душа, которая страдает от несправедливостей этого мира. К тому же он честно стремится к правде, а такая честность многого стоит. Помнишь, как он в одной песне говорит: «Everybody says I should be positive. How am I supposed to be positive If I don’t see shit positive?» ("все говорят, что я должен быть оптимистом. Ho как я могу быть оптимистом, если я не вижу всё это дерьмо в оптимистическом ключе?") Это же как будто про меня написано.
— Да, он сам, может, и стремится к правде, а подросток наслушается его песен и пристрелит подружку свою беременную, — говорит Татьяна. — Или с собой покончит. А самое главное — это то, что его дикие ритмы забивают мозг. Они потом целыми днями так в голове и крутятся. И создают у тебя такое впечатление, что ты супермен. Что ты всё можешь и что тебе всё позволено.
— У меня они ничего такого не создают, — говорю я.
— Обязательно создают, — говорит Татьяна. — Ты ведь сам не замечаешь, как у тебя и голос меняется, и вообще вся манера поведения. Наслушаешься этого Эминема — сам такой же агрессивный становишься. Противно смотреть.
— У меня очень низкий запас энергии, — говорю я. — На нуле почти. Я и так еле ноги таскаю. А Эминем помогает мне подзарядиться. «То get through the day», как aмeриканцы говорят. И потом, ты же знаешь, какой у меня эклектичный вкус. То, что мне Эминем нравится, вовсе не означает, что я разлюбил Чайковского или, например, Шуберта.
— Ну да, — говорит Татьяна. — Это мне напоминает мужа, который объясняет своей супруге, что он иногда ходит в публичный дом, но ничего страшного в этом нет, потому что общение с проститутками не означает, что у него болыше нет никаких чувств к жене.