Бред
Шрифт:
– Да куда там, мам. Какие толпы, все девчонки разбегаются при виде меня. Да и не вижу смысла сейчас в этом, хочу для себя пожить, не тратя денег на лишнее. Очевидно же, что я вряд ли найду общий язык с любым человеком надолго, ибо он мне быстро надоест. Сама же знаешь, что мне тяжело заводить новые знакомства и легко терять окружающих людей. Мой характер многих раздражает своим равнодушием ко всему. Каждый рано или поздно уходит из твоей жизни, несмотря на то, какой у тебя сейчас период: легкий или тяжелый… прекрасно же понимаешь, что люди не настолько надежные существа, как они сами заверяют.
– Ой, да не философствуй тут. Вот у меня с твоим отцом…
– Не хочу я про него ничего слышать. Я уже сто раз слышал вашу историю знакомства, какой он был прекрасный,
– Замолчи! Не смей про отца так говорить! Он сделал для меня и для тебя многое! У него была сложная ситуация в жизни, он не мог больше выносить все это те проблемы, которые накопились у него за всю жизнь. Думаю, что если бы он был жив, он бы и дальше занимался твоим воспитанием.
– Мам, хватит оправдывать висельника. Сама же говорила: «прошлое не определяет человека», – увидев слезы мамы, я снизил тон и продолжил: – Я же как-то выживаю со своими проблемами, которые у меня были, которые у меня есть всю мою жизнь. И что-то я не наблюдаю у себя ни вспышек агрессии, ни попыток самоубийства, – конечно, насчет попыток была ложь, но не думаю, что маме это стоит знать, – все, что с ним происходило – не повод для самоубийства! Наоборот, это повод встать на ноги и попробовать пройти свой путь заново.
Наступила недолгая тишина, которая прервалась цоканьем когтей по ламинату. Собака наконец проснулась и пошла в кухню. Ее глаза открылись не полностью. Полное тело переваливалось из стороны в сторону, пока она снова не плюхнулась на пол. Тори наблюдала за нами, высунув язык и глубоко дыша. Я потрепал ее по голове, на что она постучала хвостом по полу.
– Ты не понимаешь, о чем говоришь… – голос мамы стал тусклым, она всегда становилась менее агрессивной, когда я упоминал смерть отца. – Думаешь, я не знаю, что и у тебя такие попытки все-таки были? Я знаю о них все, практически в мельчайших подробностях. Даже в курсе, кто тебя спасал в те моменты. Жаль, ее больше нет в твоей жизни… – ее глаза смотрели уже вверх, не позволяя слезам вытекать. – Я же знаю, почему ты носил бинты на руке, почему пропадал иногда на целую неделю, – меня бросило в холод, я не понимал, откуда она все это знает, и не мог уже думать ни о чем другом. То, что я пытался скрыть не только от нее, но и от остальных, выплыло наружу.
– Откуда?.. – единственное, что смог выдавить. Я просто не находил себе места, стоя перед матерью. – Я пытался скрыть все от тебя и стереть эти воспоминания из памяти. Не хотел тебя ранить.
– Материнское сердце мне все равно подсказывало: что-то не то с тобой происходит. Только когда я видела тебя с улыбкой на лице, я боялась начинать разговор об этом. Городок у нас маленький, все друг друга знают, – она глубоко вдохнула. – Стало плохо как-то дяде Андрею, когда он в гости к нам заходил, я скорую ему вызвала. Когда врачи узнали нашу фамилию, проболтались, что несколько раз поступал вызов к подростку с такой же фамилией и что их коллеги приезжали уже сюда за подростком со вскрытыми венами. Вот так все и выяснилось. Когда я была в командировке, а я тебе сказала быть дома, ты мне по телефону тогда говорил, что останешься ночевать у друзей на пару дней, потому что хотели сыграть несколько игр подряд. У медсестры я спросила, почему же мне это было неизвестно, но она сказала, что не может раскрывать все детали вызова. Да и мне уже неважно сейчас. Тогда я пыталась рассуждать трезво, как рассуждал бы твой отец, но у меня так не получилось. Я хотела с тобой поговорить об этом, хоть и понимала, что это тяжело, я видела твоего отца, его подавленное состояние в последние дни и именно поэтому понимала, насколько тебе нелегко было. Однако когда ты возвращался домой, то делал
Я стоял в недоумении. Эти слова – самое ненавистное, что я слышал в свой адрес, ведь я никогда не хотел быть похожим на отца, несмотря на то, какие бы хорошие и полезные качества от него мне ни достались.
Ничего не ответив матери, я ушел в свою комнату и просто сел на кровать, смотря в одну точку. Приходило осознание того, что мама видит во мне не меня самого, не индивидуальность, не личность, а тень отца, которого я ненавидел всей душой. От этого становилось тошно, мерзко, я не мог поверить, что стал тем, кого ненавижу всю жизнь. У меня родились смешанные чувства к матери, я не мог ненавидеть ее, потому что она вложила в меня многое, но и не мог простить ее за то, что она растила меня таким, кто нужен ей самой. Ведь если подумать, то я практически всегда исходил из желаний матери, даже если это противоречило как-то моим ценностям, взглядам, пытался угодить ей любыми способами.
Сейчас я уже не мог и понять, что к ней испытываю. Даже осознание того, что она ведает о моих попытках самоубийства, ушло для меня на второй план, хотя, казалось бы, это сейчас важнее всего, но нет. Для меня мой мир, который я пытался построить, был уже разрушен одной ее речью. Просидев так еще некоторое время, я взял телефон с наушниками и пошел на улицу. Мама уже была в своей комнате, ее дверь закрыта. Выйдя из квартиры, я запер ее на ключ. Пройдя к лифту, вдруг остро понял, что этот разговор – полный пиздец, и ударил по стене кулаком со всей силы. В руке вспыхнула дикая боль, не перекрывающая ту, которая была у меня в голове. Через некоторое время рука опухла до такой степени, что не было видно ни сухожилий, ни вен, ни казанков, находящихся между кистью и пальцами. Невозможно было сжать кулак.
Пока лифт ехал вниз, в моей голове пролетали мысли, что все не так уж и важно. Может, это просто реакция обиженного на весь мир подростка, отказывающегося принимать реальность такой, какая она есть, и не стоит все воспринимать в штыки. Ход моих мыслей сбило оханье какой-то старушки. Пока я думал, лифт доехал до первого этажа, успел открыть и вновь закрыть двери. Не знаю, сколько я простоял в кабине без движения, но старушка, нажавшая кнопку вызова на первом этаже, явно была испугана моим видом. Извинившись, я выбежал на улицу и пошел медленно, рассматривая звезды на небе.
На улице было прохладно и темно. Наушники я воткнул в уши, но музыку не включал, а окрестные хрущевки освещали окнами первых этажей мой путь. Фонари во дворах нашего города горели редко, поэтому единственными источниками освещения оставались окна и фонарики на телефонах.
Вскоре я оказался на аллее, которая хоть как-то освещалась тусклыми фонарями и фарами редко проезжающих мимо машин. Кое-где на лавочках сидели родители с маленькими детьми. Даже поздним вечером и посреди ночи. Казалось, что таким людям было плевать на детей, потому что они сидели и пили, показывая потомству, как надо проводить время. Проходя мимо них, то и дело можно было услышать нецензурную брань в адрес как друг друга, так и своих детей. Было крайне мерзко смотреть на таких людей, поэтому я старался не замечать их, чтобы не ухудшать свое мнение о людях еще больше.
Вдруг меня кто-то схватил за руку. Я рефлекторно отдернул ее и повернулся к наглецу. Это оказался один из моих бывших друзей, с которым мы очень плотно общались все детство. Один из самых противных мне людей, подставивший меня не один раз. Несколько лет назад он увел у меня девушку и пытался делать вид, что ничего не произошло, пытался как всегда общаться со мной и искренне не понимал, почему я его игнорирую. Я заметил, что и она, бывшая, сидит рядом, только сильно потолстевшая – как в морде, так и в животе.