Бредовый суп
Шрифт:
С Монпарнаса открывался очень красивый вид, но художников мы там не нашли.
– Ты действительно так думаешь? – спросил я Сережу.
– Насчет чего? – сказал Сережа.
– Насчет самого ужасного места на земле.
– Конечно. А ты что думаешь?
– У меня лингвистические проблемы. Я не знаю, что такое место. Например, леса, поля и реки – они принадлежат месту или нет?
– К лесам, полям и рекам у меня претензий нет.
– Вот видишь, – сказал я.
– Слушай, – сказал Сережа, – я рассуждаю до предела просто. Они отобрали все, что было у
– Конечно, согласен, – сказал я.
Часть седьмая
Н ь ю – Й о р к
Я играю печальную ноту,
Я веселую мучаю скрипку,
Со знакомого фото кто-то
На меня смотрит с грустной улыбкой.
Про ушедшие в вечность моменты,
Где мы все на полжизни моложе,
Вновь строчит кинолента с кем-то
Тем, кто всех остальных мне дороже.
Там, степною жарой перегретый,
Ветер волосы чьи-то взъерошил
В очень жаркое лето где-то
В том счастливом безрадостном прошлом.
И сверкая ветвей позолотой,
Мне приветливо пальма кивает.
Подавляя дремоту, что-то
Это лето о том вспоминает.
Я играю печальную ноту,
Я веселую мучаю скрипку,
Со знакомого фото кто-то
Все прощает мне с грустной улыбкой.
Г л а в а 23
– Что это загудело? – спросила Маринка.
– Я не знаю. Наверное, парус, – сказал я. – Очень быстро идем.
– А мы не перевернемся, как те вчера?
– Нет, не должны.
– Ты уверен?
– Нет, –
Ветер был не очень сильный. Но поднялась волна, и нас стало заливать на каждом гребне.
– Мне это перестало нравиться, – сказала Маринка. – Давай повернем обратно к берегу.
– Хорошо, – сказал я. – Get ready to jibe.
– Не надо никаких jibe, – сказала Маринка. – Давай повернем обратно к берегу.
Обратное инакомыслие
Париж–Нью-Йорк, 24–25 августа 1997 года
Утром мы решили поехать на блошиный рынок. В вагоне метро к нам подсел мужчина и сказал по-русски, что он араб и что он учился в московском университете на физическом факультете. И мы сразу нашли с ним много общих знакомых.
– Скоро и физика, и математика у них закончатся, – сказал он.
– Почему? – спросил я.
– А вот если ты из миски ешь и ешь, ешь и ешь, может такое быть, чтобы это не закончилось?
– Наверное, нет.
– Ну вот! – сказал наш новый знакомый.
Россию он ругал за то, что там порядка нет, и я с ним соглашался. А потом, без какой-либо заметной паузы, он переключился на Америку и стал ее ругать очень сильно.
– У Америки нет будущего, – сказал он.
– Вы так думаете?
– Если ты здание построил, а про фундамент забыл, может здание без фундамента стоять?
– Нет.
– Ну вот! – сказал он.
Учился наш новый знакомый в Москве в конце пятидесятых годов. А сейчас возвращался из Канады, где был на конференции. А завтра собирался уже в свой Каир лететь.
– Американцы, – сказал он, – конференцию устроили, но им это совершенно не нужно.
– Почему? – спросил я.
– А вот если ты преподаешь в школе физику, а тебе завтра надо на операцию ложиться и жена тебя бросила. Будешь ты тогда о физике думать?
– Нет, наверное.
– Ну вот! – сказал он.
В вагоне стало шумно, и наш знакомый восстанавливал дыхание.
– Америку вообще никто не любит, – сказал он через минуту.
– Разве?
– Конечно. Вот если у тебя четверо друзей и ты одного избил в кровь, у второго жену отбил, у третьего деньги одолжил и не отдаешь, а про четвертого гадости говоришь на каждом углу, – будут тогда тебя твои друзья любить?
– Нет, наверное.
– Ну вот! – сказал он. – Для американцев деньги – это самое главное.
Тут я уже с ним согласился и сказал, что, мол, деньги – это самое главное. И он очень обрадовался, что я с ним согласился.
А на блошином рынке он все спрашивал, сколько что стоит, и ругал всех подряд сильно, что все очень дорого. И я слышал, как он говорил продавцу шелковых платков, что десять долларов за один платок – это безумно дорого. А продавец стоял на своем и говорил, что это совсем не дорого.
– Хорошо, – сказал араб, – если я буду продавать тебе яблоко за десять долларов – это будет нормально или дорого?