Бремя секретов

Шимазаки Аки

Мама глубоко вздыхает. Я долго смотрю на серое небо.

— О чем ты думаешь? — спрашивает мама.

Не отрывая взгляда от неба, я отвечаю:

— О том, что могла чувствовать японская принцесса.

Мама ничего не говорит и тоже поднимает глаза к небу. Мы долго молчим. Наконец мама говорит:

— Когда-нибудь мы вернемся на родину.

— На родину? — удивленно повторяю я.

— Да.

— И дядя тоже?

— Да, и он тоже.

Я обвожу взглядом нагайя, где живу с самого детства. Длинная

крыша, соединяющая несколько домов, облупленные и потрескавшиеся стены, окна, которые открываются с большим трудом, узкая улочка, куда никогда не проникают солнечные лучи.

— Не могу даже представить, как мы будем жить в Корее. Я ведь там никогда не была.

Мама кивает:

— Это в порядке вещей. Просто мне не хочется, чтобы ты жила здесь так, как живу я.

И она опять принимается распарывать юбку. Я не отрываясь смотрю на ее руки и снова задаю себе вопрос, который не дает мне покоя и который я не решаюсь задать маме. «Каким был мой папа?» Ведь я никогда его не видела. Мама говорит, что он исчез еще до моего рождения. «Он был похож на дядю?»

Когда мне было три или четыре года, мама иногда оставляла меня со своим братом и просила его присмотреть за мной. Он тогда жил вместе с нами.

Он сидел за маленьким столиком, что-то писал и курил. Он хлопал себя по щеке, и изо рта у него выплывали колечки сигаретного дыма. Мне это очень нравилось, и я пыталась поймать колечки в ладони. Растянувшись на полу, он рассказывал мне истории, которые выдумывал сам. Когда стояла хорошая погода, мы поднимались на холм, расположенный неподалеку от дома. Дядя сажал меня к себе на плечи, и мы пели «Ариранг», песню нашей родины.

«Каким был мой папа?» — мысленно повторяю я без конца, не отрывая глаз от маминых рук.

— Мама…

— Что? — откликается она, не поднимая головы.

Я молчу. Мама переводит взгляд на меня.

— Что случилось? — спрашивает она.

Я опускаю глаза.

— Я проголодалась!

Выражение маминого лица становится мягче. Она улыбается:

— Скоро будем есть. Ты ведь можешь вымыть и нарезать овощи, правда?

Она встряхивает ткань, смахивая на пол обрезки ниток. Я иду на кухню и слышу у себя за спиной мамин голос:

— Нет ничего ценнее свободы. Никогда не забывай об этом, Йони.

* * *

На следующее утро я просыпаюсь от шума ветра и дождя, который барабанит в амадо. Прислушиваюсь. Под напором ливня двери трясутся все сильнее. Свет проникает снаружи сквозь щели между досками. Смотрю на часы, которые висят на стене. Без десяти восемь. Мама уже что-то шьет при свете лампочки. Я встаю. На столе — плошки, палочки и полная тарелка кимчи.

— Ну и буря! — говорю я, протирая глаза. — Настоящий ураган.

Мама садится к столу, накладывает в плошки рис и разливает овощной суп.

— Хорошо, что

мне не нужно идти работать в такую погоду, — говорит она.

— Почему они все вдруг уехали отдыхать? — спрашиваю я.

Мама улыбается:

— Я слышала, как хозяин незадолго до отъезда сказал своей жене: «Уму непостижимо! Здесь нет ни одной ласточки. Хотя еще не пришло время улетать на юг. Где же они все?» И жена ему ответила: «Говорят, этим летом их много за городом». Хозяин тут же приказал готовиться к отъезду.

На мгновенье мамино лицо помрачнело. Теперь я жалею, что задала этот вопрос. Невыносимая жара, цветет аир, пропали все крысы… Неужели скоро случится что-то ужасное? Нет, я же видела вчера утром двух ласточек. Мы едим молча.

Вымыв посуду, я усаживаюсь за стол и начинаю заниматься. Пишу сочинение на корейском языке и пытаюсь заучить новые иероглифы ханмун, которые мама показала мне в начале недели.

К десяти часам ветер стих и кончился дождь. Открываю амадо, влажный жаркий воздух сразу проникает в комнату.

— На небе ни облачка! — говорю я маме. — И куда только ушла гроза?

— Днем будет очень жарко, — говорит она. — Сегодня первое сентября. В этом году осень наступит позже, чем обычно.

С шитьем в руках она выходит на крыльцо и ставит в дверях бамбуковый стул.

— Иди сюда. Здесь не так душно, — зовет она меня.

— Нет, сначала закончу делать задание. А потом пойду на холм собирать колокольчики. Их там много.

Мама улыбается. Колокольчики ее любимые цветы.

Когда я возвращаюсь домой, уже почти полдень. Букет из колокольчиков ставлю в бутылку. Мама готовит на кухне, напевая вполголоса какую-то песенку. На столе бамбуковая корзина с оставшимися со вчерашнего дня початками кукурузы. Приношу с кухни плошки и палочки. В тот момент, когда я ставлю все это на стол, раздается зловещий гул. «Что это?» У меня кольнуло в сердце. Послышалось глухое рычание, и вдруг дом начал шататься. Я еле удержала равновесие. Бамбуковая корзина перевернулась, и кукуруза рассыпалась по полу. Лампочка без абажура, свисающая с потолка, раскачивается, точно маятник. Часы сорвались со стены. Хочу позвать маму, но сил хватает лишь на то, чтобы уцепиться за деревянную перегородку. Мама кричит с кухни:

— Йони, быстрее!

И тащит меня за руку из дома. Земля плывет под ногами. Соседи бегут в сторону главной улицы. Плачут дети. Ноги у меня подкашиваются, я спотыкаюсь, падаю. Мама крепко держит меня за руку. Где-то сзади грохочет взрыв. Это фабрика по производству лекарств. Нагайя сровняло с землей. «Наш дом исчез!» Фабрика в огне. Я так испугана, что не могу бежать. С неба сыплются искры.

— Скорее! — кричит мама. — Иначе мы задохнемся от дыма.

Лицо у нее белое, как полотно.