Бремя секретов
Шрифт:
— Кукуруза! — вскрикивает он. — Спасибо!
Он кладет бумажный сверток в сумку и достает из кармана залатанной рубахи несколько монет.
— Купи себе конфет, — говорит он и кладет деньги мне в ладонь.
— Так много!
На эти деньги можно купить столько конфет, что их хватит надолго. Дядя, очень довольный, гладит меня по голове.
— Прости, Йони, мне пора идти. Если я опоздаю, меня выгонят с работы. Поблагодари маму от меня. Я зайду к вам на днях. До свиданья!
И он убегает.
На обратном пути мне встречается
Я не хожу в школу. Я занимаюсь дома. Мама учит меня писать по-японски и по-корейски. Я уже знаю азбуку хирагана, катакана, хангул и примерно триста иероглифов ханмун. Днем я помогаю маме по дому, стираю и хожу за покупками.
Я останавливаюсь и оборачиваюсь: школьницы уходят все дальше и дальше, пока наконец не исчезают из вида.
Возвращаюсь домой. Мама сидит на бамбуковом стуле прямо напротив входа и аккуратно распарывает ножницами свою черную чима.
— А, ты уже вернулась! — говорит она, поворачиваясь ко мне. — Успела застать его дома?
— Да. Дядя просил поблагодарить тебя и сказал, что зайдет к нам на днях.
И показываю маме деньги, которые он мне дал. Мама улыбается:
— Тебе повезло. Только смотри не потеряй.
Я рассматриваю чима, разложенную у мамы на коленях. Кончики ниток вьются по полу. Из корейской одежды у мамы сохранились только чима и чогори.
— Что ты делаешь, мама? — спрашиваю я. — Ведь чима еще можно носить.
— Я уже давно ее не ношу. Хочу перешить ее тебе в зимние штанишки.
Я кладу деньги в карман и сажусь на деревянную коробку, которая стоит у двери. В доме прохладно, как будто невыносимой жары и духоты не существует вовсе: нагайя всегда закрывает тень от высокого здания, расположенного позади, — фабрики, где делают лекарства. Кроме нас, все здесь японцы — приезжие из провинции, которые не задерживаются надолго. Мама говорит, что у них сильный акцент и она не всегда их понимает. Соседи не приглашают нас в гости. Они избегают нас.
Сегодня наша улочка пустынна, не видно даже бездомных кошек, которые обычно бродят возле нагайя в поисках еды.
Рассеянно смотрю на мамино лицо. У нее светлая кожа. На лбу ни одной морщинки. Глаза большие, чуть вытянутые, миндалевидные. Длинные черные волосы собраны в узел на затылке, пробор ровный. Прямая спина. На днях дядя сказал мне: «Голос у твоей мамы очень мягкий, и она никогда не кричит. Ее движения по-прежнему плавны и изящны. Досадно, что из-за японской колонизации мы оказались в нищете. Но не забывай: мы происходим из старинного рода».
В Корее мама вела уроки по домоводству в колледже для девочек. Дядя был писателем и журналистом.
Снова смотрю на маму: она все еще распарывает юбку. Ловко, сноровисто. На лице у нее мягкая, нежная кожа, а руки шершавые, зимой — с трещинками. Мама работает уборщицей, помогает
— Почему вы с дядей уехали в Японию? — робко спрашиваю я.
Мама коротко смотрит на меня исподлобья, но не отвечает. Руки ее проворно снуют по ткани.
— Почему? — снова спрашиваю я.
Мамины руки замирают, она поднимает голову. Взгляд задумчивый. Потом она говорит:
— Тебе уже двенадцать лет. Значит, ты сможешь пообещать, что не расскажешь никому о том, что сейчас услышишь от меня, ведь правда?
— Да, — отвечаю я.
Мама улыбается:
— А ты редко проявляешь такую настойчивость.
Потом она говорит шепотом мне на ухо:
— Мы с братом бежали из Кореи.
«Что? Они бежали? Они совершили что-то страшное?» Я с ужасом смотрю на маму.
— Не пугайся, — говорит она. — Мы не преступники.
И она все объяснила. Я слушала очень внимательно.
В Корее они с дядей участвовали в движении за независимость. Японцы хотели как можно скорее превратить Корею в свою колонию. В 1909 году, за два года до моего рождения, один влиятельный японский политик был убит в Харбине каким-то корейским патриотом. Сторонники движения за независимость стали подвергаться все более жестоким репрессиям. А год спустя Корея как государство перестала существовать. Статьи моего дяди больше не публиковали. Маме пришлось уйти из школы. Их родителей часто вызывали на допрос в полицейский участок. Мама и дядя вынуждены были покинуть город, но они не знали, куда ехать. Случайно они встретили одного из своих товарищей, который пытался попасть на борт судна, незаконно отбывавшего в Японию, и решили бежать вместе с ним. Так они оказались в Японии.
— Это случилось тринадцать лет назад… — говорит мама.
На мгновенье она замолкает, а потом добавляет почти шепотом:
— Мы по-прежнему верим, что Корея добьется независимости. Не забывай этого, даже если ты и родилась здесь. В любом случае в тебе течет корейская кровь, и ты никогда не станешь японкой.
— Говорят, Япония относится к Корее как к члену собственной семьи, — перебиваю я маму, — и брак между принцессой Масако и принцем Ли Ын как раз доказывает это.
Мама решительно качает головой:
— Нет, нет. Это политический расчет, брак был навязан Японией. В Корее императорская семья никогда бы не согласилась на брак с иностранкой. К тому же принц был последним наследником династии Чосон. Какой бесстыдный поступок! Это просто унижение! Видишь, что замышляет Япония.
«Политический расчет? Брак с иностранкой? Что это значит?» Я не понимаю маминых слов и только молчу. Мама не обращает на это внимания и продолжает:
— Еще до заключения этого брака принц был помолвлен, у него была невеста из знатной корейской семьи. Представь себе, что чувствовали двое суженых, которых разлучили таким унизительным образом, — особенно невеста, ожидавшая этой свадьбы больше десяти лет!