Бремя тела

Тарасов Антон Юрьевич

Но баба Лара и Вероника Петровна вдруг встали и куда-то ушли, переглядываясь и ничего при этом не говоря. И кухня — ее Ксения снова осмотрела, на этот раз повнимательнее — имела мало чего общего с кухней бабы Лары, а скорее напоминала общежитие: грязный стол, гора немытой посуды, не одна, а целых две плиты, огромная мойка.

— Баба Лара, зачем ты меня оставила? Вероника Петровна, вернитесь! — закричала Ксения и проснулась.

Георгий уже не спал. Он был уже почти одет. «Я же сказал тебе, что скоро буду! — говорил он кому-то по телефону. — Не твое дело, где я был! Работа, понимаешь? Мне все равно, о чем ты сейчас фантазируешь, мне плевать на это, потому

что это продолжается бесконечно. Все, извини, мне пора. Пора, я сказал!».

— Доброе утро, — улыбаясь и потирая глаза, произнесла Ксения. — Кто это тебя достает по телефону в такую рань?

— Доброе утро. Да есть такие люди, они сумасшедшие и никак их уже не исправишь, — бросил Георгий и, как ни в чем не бывало, продолжил собираться.

— Слушай, открой шторы, чего так темно? Времени десять утра, а так темно! Да, давненько я так не спала, — Ксения встала с кровати, подбежала к Георгию и поцеловала его в щеку.

— Да шторы открыты, посмотри сама. И совсем здесь не темно. Через полчаса принесут завтрак, собирайся давай, а то точно, разоспалась. И институт решила сегодня прогулять, ай-ай-ай, хулиганка!

Ксения и Георгий одновременно потянулись к своим сумкам, сложенным на стуле — Ксения для того, чтобы достать зубную щетку и все прочее, Георгий, чтобы убрать скомканную рубашку, которая была на нем накануне. Они столкнулись лбами и засмеялись от этой маленькой нелепости.

— Да, с тобой нужно быть осторожнее, — буркнул Георгий, потирая рукой лоб.

От его неосторожного движения обе сумки оказались на полу. Георгий присвистнул, что означало: «Вот я неряха», а затем потянулся, чтобы поставить свою и Ксенину сумку обратно. Но Ксения уже не смотрела в его сторону и вообще не проявляла интереса к самим сумкам. Ее больше интересовало то, что выкатилось из сумки Георгия при падении, прокатилось по ковру и остановилось, ударившись о стену.

Это было золотое кольцо, обручальное кольцо. Ксения почувствовала, как по ее обнаженному телу пробежала легкая дрожь. Босым ногам стало холодно: пол, еще секунду назад ощущавшийся теплым, сделался ледяным. Стало ей понятно и то, почему солнечным зимним утром в их просторном номере так темно. Ей не нужно было поднимать голову и искать глазами то, о чем она подумала: это было здесь, на стене или под потолком, а, возможно, повсюду, как это уже случалось не раз в общежитии.

— Что это? Это твое?

— Дай сюда! — в один прыжок Георгий перескочил ковер и оказался рядом с Ксенией. — Это не твое!

Он вырвал кольцо из рук Ксении и, не сказав ни слова, вернулся к сумке, чтобы, наконец, поднять ее с пола и убрать в нее рубашку. Ксения впервые за все время их знакомства видела Георгия таким озлобленным, грубым, не настроенным на объяснение и вообще на общение.

— Это твое кольцо? — Ксения начинала соображать, анализировать факты, все происходило молниеносно, как в вычислительной машине с действующим отлаженным алгоритмом: все, что было накануне, сон, свои ощущения, кольцо и реакцию Георгия. — Скажи, ты женат? Как, как ты мог вообще? Так женат или нет? Ну да, молчишь, значит, женат, значит, все это был обман, да? Да почему ты молчишь? Молчишь, потому что все это правда? Я тебе так верила. И отдалась тебе, именно тебе, потому что верила. А ты! Как ты мог!

В планы Георгия не входили какие-либо оправдания. Он был спокоен, даже слишком спокоен и не обращал внимания на Ксению, даже не взглянул в ее сторону. Она плакала, чуть всхлипывая, и одевалась так быстро, как только могла. Когда она проверяла, все ли взяла и застегнут ли рюкзак, Георгий

стал говорить что-то про извинения, про то, что скоро будет завтрак, и тогда они спокойно все обсудят, что нечего пороть горячку.

— Стой ты, дурочка, не уходи! Поговорить надо, слышишь?

— Да пошел ты! — собрав последние силы, сказала Ксения и хлопнула дверью. Когда она уже спускалась вниз по той самой лестнице, по которой они накануне с Георгием шли, она добавила: «Я больше тебя не знаю, и никогда не знала, и не попадайся мне больше на пути, не хочу тебя видеть и себя ненавижу за то, что поверила тебе. Какой же я была дурочкой!

Всю долгую дорогу до общежития Ксения плакала, но не навзрыд, а тихонько, обдумывая все, что произошло. Да и что могло произойти? С ней случилось самое страшное из случающегося обычно с теми, кто любит — разочарование. Ей больше некому было верить, даже себе, ведь если верить бабе Ларе и Веронике Петровне, Ксения должна была обладать некими силами.

«И где эти силы, Ксюша? Если бы они действительно помогали тебе, а выходит с них одно наказание. Видишь, пятно снова преследует тебя, Ксюша. Темнеет в глазах, и это не проходит, ты идешь уже минут пятнадцать из этого гребаного отеля, а все продолжается. Нужны тебе такие силы? Вряд ли, Ксюша, вряд ли. Он обманул тебя, силы такого не допустили бы никогда».

Ксения заблудилась и плутала по бесконечным подворотням, дворикам и проездам, в которых почти непреодолимой преградой лежали скопившиеся и слежавшиеся за зиму огромные сугробы. Она перелезала через них, но тут же понимала, что идет не туда и сворачивала обратно. По проспекту она шла, слегка покачиваясь и всхлипывая. Люди вглядывались в ее лицо, но, как показалось Ксении, совсем не сочувствующе.

«Ты переспала с женатым человеком, Ксюша. Если бы ты знала об этой маленькой детали, то никогда бы так не поступила, ведь правда? Хорошо, истории бывают всякие. Но если бы он любил тебя, то сказал бы все как есть, не стал бы обманывать. И, к тому же, жена звонит ему и возмущается, спрашивает, где он, а он обманывает и ее. Сплошной обман, сплошное предательство. И ты отдалась человеку, который обманывает и предает. Понимаешь, Ксюша, что ты наделала, что ты сотворила с собой? Нет, ты еще ничего не понимаешь, тебе надо успокоится, конечно, если ты сможешь это сделать… Ксюша… сможешь…»

— Вот идет великая девственница всех времен и народов.

— Да не девственница она больше!

— Как, когда все случилось?

— Этой ночью, как и со многими, ведь четырнадцатое февраля — это всего лишь дешевая уловка, чтобы одни могли затащить в постель других.

— Точно-точно, так оно и есть, и как мне самому раньше это не приходило в голову!

— А как зовут эту девушку?

— Да это же Никитина, из общаги.

— Ого, она сегодня даже не в институте?

— После того как ее поимели, она заделалась в прогульщицы, следующую сессию уже после каникул будет сдавать, спорим?

— Точно-точно, пустится теперь во все тяжкие, теперь это можно.

— Почему можно?

— Потому что она больше ничего не боится. Мне такие нравятся. Я бы сам ей… ммм…

— Да зачем ты такой ей нужен, она и побогаче найдет.

— Поговаривали, что она с деканом своего факультета путается…

— Может, и правда.

— Наверняка правда, потому что не боится она прогуливать, смотри, как вальяжно пёхает и совсем не в институт.

Ксения не могла стерпеть такого. Она из-за обиды позабыла и про силы, и про слова Вероники Петровны о них, и о том, как будет выглядеть, если обратит на все это внимание.