Бремя
Шрифт:
Она потрогала холодной влажной ладонью горячий лоб. «Я — больна, кажется, я — серьезно больна и схожу с ума. Что же делать? Как не скатиться туда, откуда нет возврата? Что же делать? Смотри на траву, смотри на траву, — приказала она себе. — Зеленый цвет лечит... Зеленый цвет лечит сознание. Где-то она читала об этом? Зеленый цвет... Что же еще, что же еще? Ах да, молитва! Господи, помилуй! Нет, полностью... Господи, Сыне Божий...» — нет, не так, забыла. Отвратительное лицо преследователя, на сей раз бледное, расплывшееся, как клякса, снова мелькнуло в воздухе, осклабилось напоследок и исчезло. Ванесса встала и начала ходить вокруг скамейки, потирая руки, сжимая и разжимая пальцы. Постепенно, капля за каплей, тревога начала выходить из нее, почти физически ощущалось, как что-то темное и липкое стекало с нее с каждым новым шагом.
Ванесса уже видела приближающуюся к ней в сопровождении двух санитарок Эрику, но мысленный
Не разнимая рук, они сели на скамейку. На миг показалось, что нормальная жизнь не прервалась, а продолжается, что кошмарного вчера, на самом деле, не было, и неважно, каким будет завтра, но есть сегодня, сей час, сея минута, и в них — две быстро наполняющиеся теплом родственные души.
— Рика, я хочу тебе сказать кое-что. Постарайся понять меня, — начала Ванесса осторожно, подбирая слова. — Как только тебе станет хоть немного лучше, и будут готовы мои документы, мы уедем отсюда. Я увезу тебя в другую страну, в Россию, где ты выздоровеешь, где нам обоим будет хорошо. У меня... у нас есть там дом, сад.. Мы больше никогда не будем одиноки. Мы нашли друг друга — и только это теперь важно...
Эрика попыталась улыбнуться и что-то произнесла, но беззвучно — голос, изможденный, как и она вся, потерял силу.
— Иван Вольнов, — выговорила Ванесса, и сама вздрогнула от неожиданности (сколько мучилась она этой дилеммой: открыться перед сестрой или оставить все в секрете и остаться для Эрики просто подругой, но второе уже казалось невозможным, а признание неизбежным, потому так будет честнее, потому что слишком вросли они друг в друга) — Иван Павлович Вольнов, — повторила более уверенно, — тоже мой Дед.
Эрика, казалось, не сразу осознала услышанное, замерла, насторожилась, но в следующую минуту посмотрела на Ванессу удивленно, почти с интересом.
— Я узнала его на картине, помнишь, той ночью ты показала мне в мастерской... Он любил твоего отца всю жизнь. И всю жизнь тосковал по Нане и по нему. Когда-нибудь я расскажу тебе все о нем. А теперь, Рика, ты должна поверить мне, и... простить его. Ты слышишь меня? — торопилась и уже вскрикивала Несса, боясь, что Эрика или не поверит ей, или не поймет сказанного.
— Я слышу тебя, — тихо отозвалась наконец Эрика, — мне трудно, но я слышу тебя. И верю тебе. Почему-то мне кажется, что я об этом знала с самого начала. У тебя — лицо... дедушкино.
Санитарки приблизились, разбивая своим присутствием жизненно важную минуту: «Мисс, время вашего свидания кончилось, — сказала одна из них строго. — Вам необходимо вернуться в палату». Эрика не пошевелилась, Ванесса не выпустила ее рук из своих. И тогда сопровождающие, недолго думая, подхватив пациентку с обеих сторон за плечи, приподняли, как неодушевленный предмет, не требующий отношения, а только физической силы, и поставили на ноги. Под конвоем Эрика сделала несколько шагов, подчиняясь, понимая бессмысленность сопротивления, но вдруг остановилась и обернулась к Нессе: «Я прощаю его, — сказала она. — Уже простила». И, помолчав, добавила, слабо улыбнувшись: «Мы уедем, мы обязательно уедем»...
Глава 13 Эрика
* FDA предупреждает о потенциальном увеличении суицидного поведения у людей, принимающих антидепрессанты...
*Исследования норвежских ученых показали, что пациенты, принимающие антидепрессанты в семь раз чаще подвержены идее самоубийства, чем принимающие плацебо.
* Новозеландский Комитет Медицины Обратных Реакций рекомендует не предписывать старые и новые антидепрессанты пациентам до 18 лет в связи с потенциальным суицидным риском.
Чувство неудовлетворенности жизнью — универсальный человеческий опыт, а не медицинское заболевание. (Британский Комитет Здоровья)
Из бюллетеня Международных предупреждений о психиатрической медицине
Посвящается Елизавете К.
Лечение Эрики зашло в тупик. Существо ее, измученное многолетней травлей таблетками и инъекциями, отторгало теперь их мнимую временную пользу. Непрестанно атакующее зло рвало сознание на части, она теряла контроль над своими эмоциями и поведением — неравная
* * *
Долгая, более чем двадцатилетняя война с психической болезнью, шла к концу. В толстых папках клиники хранилась подробная, доскональная ее история, но никакие описания симптомов, диагнозов и прогнозов не могли бы отразить и доли того страшного, отчаянного противостояния, в котором Эрика пребывала все эти годы. Трагедия жизни никогда не вмещается в слова, тем более в научные термины и теории. По-настоящему ее может отразить только трагедия смерти. Что касается дочери, в обеих из них, миссис Харт сыграла решающую роль. И не только потому, что после смерти мужа, напуганная эмоциональным расстройством Эрики, с которой у нее никогда не было ни близости, ни понимания, поторопилась подсадить ее на лекарства, чтобы облегчить свое существование. Причина находилась глубже, в самом материнстве, вынужденном и нежеланном. Врачи настояли на продолжении беременности, и все девять месяцев Элеонора Харт, пребывая в подавленном настроении, почти ненавидела растущую в ней тяжесть и считала дни до освобождения... Рожала она трудно, с осложнениями, долго болела после родов, и здоровенькая, бодрая девочка вызывала в ней раздражение, может, даже зависть. Недовольная неуемной жизнерадостностью и активностью подрастающей дочери, требующей все больше внимания, времени и сил, часто бросала ей со злостью: «Если бы ты знала, сколько я выстрадала из-за тебя, ты бы не вела себя так». Маленькая Рика любила мать, и постепенно осознание своей невольной ответственности за принесенную боль вошло в детскую психику мучительной неясной эмоцией некой собственной гадкости и неполноценности. Это иррациональное чувство вины, непосильное для сознания ребенка порождало тайный, мучительный стыд за нечто ужасное, совершенное ею, о чем она сама не имела ни малейшего представления, и вносило дисгармонию, опасный разлад в полное доброй энергии существо («Если я способна принести столько горя маме, то кто я?»). Отлученная еще до рождения от материнской любви, Эрика тянулась к отцу, которого обожала и с которым чувствовала себя защищенной и нужной. В тот вечер, когда она увидела его на полу мастерской в странной, неуклюжей позе, с полуоткрытыми застывшими глазами и страдальческим, как казалось при свете лампы, выражением на совершенно белом мертвом лице, в ней самой тоже как будто что-то умерло, и зародился страх. В одно мгновение мир представился угрозой, монстром, с которым теперь ей предстояло бороться в одиночку. «Папа, папа... я всегда буду слушаться, не оставляй меня... ты же не злой, папа...».
После нервного срыва и первой госпитализации, в те несколько относительно спокойных лет жизни с бабушкой, Эрика почти ожила, почти залечила раны детства, и был шанс изменить судьбу, обмануть коварную болезнь, стереть в сознании негативную матрицу, но смерть Наны и последовавший жестокий эпизод депрессии, спровоцировали и даже усугубили прежние симптомы умственного расстройства, и мать настояла на повторном стационарном лечении в «Желтом круге».
Галлюцинации и голоса стали частью ее существования. Лекарства никогда полностью не уничтожали их, разве только делали менее навязчивыми и более управляемыми, но в то же время подавляли в ней человеческую сущность, «зомбировали» характер, порождая странную апатию, усталость или, наоборот, агрессию, прежде ей не свойственные. Балансируя между приступами паранойи, когда чувство преследуемой жертвы обострялись до предела и откуда-то из воздуха возникали чудовищные образы, подступавшие к ней со всех сторон, окружавшие ее кольцом, требующие всегда какого-то ужасного признания, в чем? — невозможно было понять, и неожиданными короткими передышками примирения с общепринятой логикой, — она пыталась изо всех сил удержать свой центр, веру в выздоровление. Но с каждой новой госпитализацией эта вера таяла. Встреча с Ванессой всколыхнула ее. Неудержимо захотелось увидеть и почувствовать мир таким, каким она помнила его в детстве, до болезни, умытым и ясным, а не мутным и опасным, каким он представлялся ей сквозь туман ингибиторов и антидепрессантов. Те, несколько дней без лекарств и сна, дали на время долгожданное ощущение освобождения, но и спровоцировали срыв.