Бренна земная плоть. В аду нет выбора. Голова коммивояжера
Шрифт:
Не найдя отгадки на месте, я отправился в Ирландию. И там мне сразу стало ясно, что не Кавендиш имел причины ненавидеть О'Брайена, а как раз наоборот. Ведь не кто иной, как Кавендиш, довел Юдит Файр до самоубийства, угрожая обо всем рассказать ее отцу. И девушка сообщила об этом в своем последнем письме О'Брайену. Так как я знал полковника, знал его ирландский характер, не позволяющий забывать несправедливость даже через тысячу лет, знал его неистощимый юмор, его чистую юношескую любовь к Юдит Файр… Знал и его суровость по отношению к себе и к другим… И тогда я понял, и не только понял, но пришел к твердому убеждению, что именно О'Брайен мог ждать годы и годы, чтобы потом совершить месть.
Когда мне это стало ясно, я попытался сопоставить поведение О'Брайена как мстителя с имеющимися у нас фактами. Судя по всему, полковник должен был подготовить для Кавендиша такую ситуацию, в которой тот был бы просто вынужден убить его. И тогда автоматически попасть в ловушку. Полковник хотел подвергнуть Кавендиша таким же мучениям, каким тот подверг в свое время Юдит. Ведь девушка попала
И вот О'Брайен и Кавендиш встречаются в бараке. Внезапно полковник выхватывает револьвер и делает вид, что собирается застрелить Кавендиша, хотя совсем не намерен убивать его — это было бы чересчур просто. В рукопашной схватке он позволяет Кавендишу схватиться за револьвер, и, когда палец последнего оказывается на спусковом крючке, а револьвер направленным в грудь полковника, О'Брайен нажимает на палец Кавендиша. На этом и кончается его жизнь, а вместе с ней совершается и его месть. Разумеется, план был рискованный. Кавендиш просто мог убежать из барака, броситься к дому и рассказать всю правду. Но полковник, ко всему прочему, был и большой психолог. Он построил свой план на особенностях характера Кавендиша. Он был уверен, что у Кавендиша не хватит смелости сознаться во всем. Тем более что он заранее подготовил убедительные мотивы для действий Кавендиша. Во-первых, полковник в свое время отбил у Кавендиша Люсиллу. Во-вторых, завещал его сестре значительную сумму денег. Он не хотел, чтобы дело Юдит Файр снова всплыло на поверхность, но страстно желал заставить Кавендиша помучиться перед смертью и хотел, чтобы полиция в конце концов признала того виновным в убийстве.
Вот так я реконструировал для себя этот эпизод. И ни один из известных нам фактов не противоречит этой теории. Правда, О'Брайен не мог предвидеть, что в это время как раз выпадет снег, но это лишь благоприятствовало его плану. Однако Кавендиш нашел выход из положения и оставил следы, о которых мы уже знаем. Как бы то ни было, он сделал все, чтобы представить смерть полковника как самоубийство. А сама эта дуэль между живым и мертвым кажется мне весьма захватывающей.
— Таков был план полковника, — продолжал Найджел. — Но он не смог его целиком осуществить. Точнее, смог. Но тут вмешался Киотт-Сломан. Неизвестно, что он видел из происходившего в бараке. И мы, вероятно, так никогда этого и не узнаем. Как бы то ни было, но Кавендиш стал морально сдавать. Практически он уже вел себя как убийца. С той лишь разницей, что казался не только деморализованным, но и чем-то удивленным. И благодаря этому вновь подтверждается моя теория. Кавендиш не мог понять, почему О'Брайен поступил именно так, почему поставил его в такое положение. Он понятия не имел, что О'Брайен и Джек Ламберт — одно и то же лицо. Ничем другим я не могу объяснить смятения Кавендиша.
— Минутку, Найджел! — перебил его сэр Джон. — Ведь если полковник планировал такое, то он, должно быть, рассчитывал и на то, что Кавендиш попытается представить его смерть как самоубийство?
— Об этом я тоже думал. И пришел к выводу, что это можно объяснить четырьмя факторами, которые исключают любой другой вариант. Во-первых, это анонимные письма. Ведь показав нам эти письма, О'Брайен тем самым в первую очередь хотел исключить версию о самоубийстве. Правда, он допустил ошибку, написав эти письма со свойственным ему черным юмором. А в первый день, когда я прибыл в его дом, он мне сказал даже, что именно в таком стиле и написал бы эти письма сам, если бы собирался кого-нибудь убить. Ему надо было писать скорее в духе Эдварда Кавендиша. Во-вторых, он дал мне понять, что, возможно, кое-кто интересуется его изобретениями. Мне с самого начала было неясно, зачем он мне рассказывает эти жуткие истории о тайных агентах и каких-то темных силах, но потом я понял, что виной всему была его неудержимая фантазия. И третье: завещание. О'Брайен сказал мне, что завещание лежит в сейфе, находящемся в бараке. Разумеется, мы заглянули в сейф, и то, что он был пуст, должно было, по предположению полковника, навести нас на мысль, что убийство и было совершено ради того, чтобы выкрасть завещание. Тут он тоже допустил ошибку, заранее отослав свое завещание адвокатам. В этом вопросе он был несколько небрежен, как следует не продумал его. Я сразу задался вопросом о том, как мог убийца открыть сейф. Знал комбинацию цифр? Очень близкий друг, возможно, и мог знать ее, но ни в коем случае не Кавендиш. И четвертым фактором было то, что он пригласил меня в Дауэр-Хауз. Он был убежден, что я достаточно умен, но все же не в такой степени, чтобы поставить все точки над «и».
Приведя в порядок свои мысли, я пришел к твердому убеждению, что знаю правду о смерти полковника. Ибо только моя теория объясняла все факты. Ведь трудно было поверить, что полковник — заранее предупрежденный и вооруженный — мог все же позволить заманить себя в ловушку. После этого я стал выискивать другие детали, подходившие к моей
— Думаю, что с вызовом психиатра можно повременить, — сказал сэр Джон, немного помолчав. — Удивляюсь силе твоих логических умозаключений, Найджел, и готов поверить, что все оно так и было. Но какую роль сыграл тут Киотт-Сломан? Как и почему убил его О'Брайен?
— По сравнению с другими сложностями этот вопрос кажется мне довольно простым. Киотт-Сломана действительно убил О'Брайен. Ведь только ему было безразлично, когда тот расколет этот орешек. Это была, так сказать, месть из потустороннего мира. Полковник знал, что у Джорджии хранится яд, и ему было нетрудно добраться до него. А убивая Сломана таким способом, он рассчитывал вызвать еще большие подозрения по отношению к Кавендишу. Возможно, он также предполагал, что Сломан шантажировал Кавендиша. По этой причине он и анонимные письма писал на машинке Сломана — ведь Кавендиш был в его заведении завсегдатаем. За обедом полковник убедился, что никто, кроме Сломана, не разгрызает орехи зубами, и поэтому мог быть спокоен, что орех дойдет по назначению.
Но самое важное заключалось в том, что О'Брайен мог убить Киотт-Сломана только после своей смерти. Дело в том, что между ними существовала связь, из которой мы могли вывести истинный мотив убийства.
— И какой же был истинный мотив? — поинтересовался сэр Джон. — Шантаж?
— Нет. Нечто гораздо более интересное. О'Брайен и Сломан вместе служили в военно-воздушном флоте во время войны. Сломан называл полковника Слип-Слоп, и никто, кроме Джимми Хоупа, не знал этого прозвища. Газеты никогда не упоминали его, и, услышав его впервые, я был очень удивлен. Отсюда можно заключить, что Сломан служил в том же подразделении, что и О'Брайен. В этом рождественском вечере было удивительно то, что он вообще состоялся. Это было странно со стороны О'Брайена, которому надоели шум и суета и который хотел вести уединенную жизнь. Еще более удивительным мне показался тот факт, что на этот вечер были приглашены по меньшей мере три человека, с которыми у полковника, казалось, не было ничего общего, — Кавендиш, Люсилла, Киотт-Сломан. Мне он заявил, что среди гостей находится и тот или те, кого можно заподозрить в написании анонимных писем, и поэтому он не хочет выпускать их из поля зрения. Но тут сразу напрашивается вопрос: а почему полковник вообще связался с таким человеком, как Киотт-Сломан? Джорджия сказала, что именно О'Брайен предложил посетить его ресторан. А ведь такой человек, как О'Брайен, избегал подобных заведений как чумы.
— Должен сознаться, я тоже задавал себе вопрос: что нужно Киотт-Сломану в Дауэр-Хауз? — заметил Филипп Старлинг.
— Вот видите!.. А когда-то, помнишь, дядя, ты мне сам рассказывал, как однажды, когда полковник был командиром звена, он получил из штаб-квартиры приказ произвести вылет и напасть на вражеские соединения при такой погоде, когда вылет был просто невозможен, и все его звено погибло, кроме него самого? После этого он стал еще более одержимым, чем раньше. А Джимми Хоуп рассказал мне, что брат Юдит погиб точно при таких же обстоятельствах. Он мне рассказал также, что О'Брайен и брат Юдит были большими друзьями и что полковник постоянно оберегал ее брата. А теперь вспомните показания Киотт-Сломана. Сначала он служил в одном подразделении с О'Брайеном, потом перешел на службу в штаб и стал в конце концов начальником над теми подразделениями, в одном из которых служил и О'Брайен. Когда я говорил по этому поводу с Джимми Хоупом, я, признаться, не увидел взаимосвязи. Но после поездки в Ирландию я сообразил, что О'Брайен имел вескую причину ненавидеть Киотт-Сломана, потому что именно этот штабной офицер и послал брата Юдит Файр на верную смерть. Он в то время как раз и командовал на этом участке фронта. В минувший вторник мне удалось повстречаться с человеком, который служил со Сломаном в одном штабе и который подтвердил, что именно Сломан отдал этот приказ. По замыслам О'Брайена, Кавендиш должен был умирать долгой и мучительной смертью, как умерла Юдит Файр, а Киотт-Сломан — быстрой и почти мгновенной, как умер брат Юдит. Очень опоэтизированное восстановление справедливости, и причем не в одном-единственном смысле опоэтизированное, — задумчиво добавил Найджел.
— Ты что, намекаешь на «Трагедию мстителя»? — спросил Филипп Старлинг.
— Угу… Наконец-то и до вас начинает доходить. Именно это я и имел в виду, когда говорил, что вы подсказали мне решение проблемы. Вы обратили мое внимание на странную ошибку, которую допустил О'Брайен на рождественском ужине, когда процитировал несколько строк Тёрнера и приписал их Уэбстеру. Для него это был пробный шар. Он хотел проверить, знает ли кто-нибудь из присутствующих эту пьесу так хорошо, что заметит его ошибку. Но я не думаю, чтобы он изменил свой план, даже если кто-нибудь и обратил бы внимание на эту оговорку. Как бы то ни было, но факт остается фактом: оба убийства и их мотивы находят удивительные параллели в драме Тёрнера. И вы, разумеется, это знаете, Филипп…