Брестская крепость
Шрифт:
– Конечно, верю!
И подписал, не читая, оба протокола.
Его отпустили, и вскоре он получил предписание отправиться в Якутскую АССР, в город Алдан. Ещё не понимая, что произошло, он приехал туда и, явившись, как ему было приказано, в Алданский районный отдел НКВД, увидел, как на его глазах принадлежащие ему документы вдруг достали из папки с надписью «Власовцы».
Он тут же запротестовал, но в ответ ему показали подписанное им самим признание в том, что он вступил в армию генерала Власова. Как изменник Родины, он был приговорён к шести годам заключения и отправлен в Якутию.
Это
Тем дороже была для него встреча с женщиной – местной жительницей, которая сразу поверила в него и полюбила. Семья её вскоре стала его родной семьёй, её сын – его сыном, и, когда в 1952 году истёк срок несправедливого наказания, Филь остался жить в Якутии, на родине своей жены и ребёнка.
Такова была печальная история Филя. По моей просьбе он рассказал мне и свою довоенную биографию, оказавшуюся одновременно и простой и сложной.
Александр Митрофанович Филь – сын бедняка крестьянина из станицы Тимашевской на Кубани. И отцы и деды его были русскими, а фамилия, видимо, досталась им в наследство от очень далёких предков. Впрочем, многие жители Тимашевской носили эту фамилию.
В детстве Саша Филь бежал из дому, беспризорничал, а потом попал в Ростов, в семью старого большевика, героя гражданской войны на Кавказе. Он воспитывался в этой семье, получил специальность бухгалтера, работал, а впоследствии поступил на первый курс юридического факультета Ростовского университета. Со студенческой скамьи он был призван в армию и попал в Брестскую крепость.
Словом, ничто ни в биографии Филя, ни в его поведении в дни боев не давало права предполагать, что он мог стать предателем Родины. Да и весь склад этого человека, весь его характер, каким он раскрылся передо мной во время наших бесед, подтверждали это. Я пришёл к твёрдому убеждению, что Филь является честным и преданным советским человеком, и решил добиться пересмотра его дела.
Помню, мы закончили запись его воспоминаний уже на исходе зимнего февральского дня, часов в пять вечера, когда за окнами зажглись яркие московские огни. Я тут же поднял трубку и позвонил генерал-майору Евгению Ивановичу Барскому, занимавшему тогда пост Главного военного прокурора. Вкратце объяснив ему суть дела, я просил его помощи.
На другой же день, в десять часов утра, генерал Барской принял меня и Филя. Он внимательно выслушал нас обоих, немедленно вызвал работников прокуратуры и приказал им срочно начать проверку дела Филя.
Срок командировки Филя кончался – ему пора было отправляться в обратный путь. За день до отъезда он пришёл ко мне и принёс на память написанное им стихотворение. Наверху я прочёл трогательное
Филь уехал, а я, продолжая разыскивать других героев Брестской крепости, время от времени заходил или звонил в Военную прокуратуру, поддерживая постоянный контакт со следователями, которые занимались проверкой его дела.
Нужно сказать, что работники Главной военной прокуратуры – полковник В. П. Маркарянц и подполковник Г. И. Дорофеев – проявили глубоко человечное, исключительно внимательное отношение к делу Филя. Были затребованы документы из архивов, из дальних городов, кропотливо проверен весь материал обвинения, и постепенно картина все больше прояснялась.
Прошёл почти год. Однажды, когда я пришёл в прокуратуру, подполковник Г. И. Дорофеев, достав папку с делом Филя, сказал мне:
– Сейчас можно считать установленным, что Филь никогда не надевал на себя власовской формы и не брал в руки оружия. Остаётся выяснить вопрос: записывался ли он во власовцы? Дело в том, что во всех своих прежних показаниях он отрицал это. Но вот есть два документа, видимо написанных и подписанных им. Здесь он, противореча самому себе, признается, что был записан во власовскую часть. В этом противоречии предстоит разобраться.
Он показал мне два документа, в которых Филь действительно признавал, что власовцы завербовали его. В самом деле, почерк, которым были написаны эти документы, был похож на руку Филя – такой же чёткий, типично писарский почерк, как и у него. Но, как только я стал присматриваться и сличать эти документы с другими, написанными Филей, стало заметно явное различие в почерках. Многие буквы в этих двух показаниях выглядели совсем иначе, чем в анкетах или автобиографии, составленной рукой Филя.
Я обратил на это внимание Г. И. Дорофеева. Он согласился, что некоторая разница есть, и сказал, что собирается послать эти документы на графологическую экспертизу.
Когда неделю спустя я позвонил Дорофееву, он с радостью сообщил мне, что экспертиза состоялась и эксперты единодушно признали, что оба показания, вызвавшие сомнения, написаны, несомненно, не Филей, а кем-то другим. Собственноручной была только его подпись. Таким образом, всё объяснилось: это и были те два документа, которые следователь заставил Филя подписать не читая.
С заключением следователей дело Филя было послано Генеральному прокурору СССР. Словом, в начале января 1956 года я смог наконец дать Филю долгожданную телеграмму. При этом я послал её не по его личному адресу. Хотелось, чтобы как можно больше людей узнало об этом радостном событии, чтобы все сослуживцы Филя, знавшие его в тяжёлые времена, когда над ним тяготело несправедливое обвинение, быть может, и не доверявшие ему тогда, сейчас удостоверились бы в его полной невиновности. Именно поэтому я решил телеграфировать прямо в адрес управляющего трестом «Якут-золото». Вот текст этой телеграммы: